но не нажал вызов (то есть не считал, что нуждается в помощи).
Итак, Хрусталев вколол Сталину шприц яда, но по-хитрому — медленного действия. Этот яд только через полсуток подействовал. А Сталин ничего не почувствовал, даже не проснулся. И ведь пил — то всего ничего. Может, ему в «Маджари» подсыпали снотворного? Очень глупо — тогда уж сразу яду нужно было в бокал сыпать. Вам же Ю. Мухин объяснял уже. Но Радзинский не хочет повторять Шекспира. Коллеги — драматурги заподозрят плагиат. Нужно делать пьесу в духе времени, с использованием современных средств, хотя бы шприца. Вот и приходится городить один невероятный домысел на другой.
В реальности ничего подозрительного не произошло. Никакой Хрусталев Сталину ничего не вколол. Тогда Сталин был бы парализован и не смог позднее зажечь свет либо, проснувшись от укола, начал бы вызывать охрану или кричать уже среди ночи.
Если отвлечься от тайных похождений Хрусталева в ночи, то все становится на свои места. Утром Сталин недомогал и потому долго лежал в постели (все-таки лег спать около 5–6 часов утра). Около 18 часов Сталин все же заставил себя встать, и тут с ним случился удар. Нужно было соблюдать постельный режим. Но он этого не знал — регулярного контроля за его здоровьем после «дела врачей» не было.
Одинокий старик, внушавший любовь и ужас миллионам людей в мире, несколько часов беспомощно лежал в одиночестве. Охранники ждали вызова от Сталина, но когда ничего не услышали еще четыре часа, стали обсуждать: надо бы войти даже без вызова, вопреки инструкции. Критический момент наступил в 23 часа, когда Сталин обычно вызывал порученцев, чтобы попить чай. Формальный повод нарушить уединение вождя появился, когда прибыла почта. Тогда в 11–м часу вечера Лозгачев вошел и обнаружил Сталина, лежащего на полу. Вождь шевелил рукой и издавал звуки «дз». Затем захрипел.
Лозгачев упоминает о часах, которые лежали на полу и показывали на полседьмого. Это напоминает специально придуманное алиби для подтверждения основной версии. Но в то же время часы могли действительно упасть и сломаться. Мог Лозгачев и придумать этот эпизод для пущей убедительности. Во всяком случае, на месте Радзинского можно было бы осторожнее относиться к свидетельствам Лозгачева. Они могут быть так же не точны, как и свидетельства Хрущева. Слово против слова.
Еще одно обстоятельство — Хрущев вспоминает, что охранники сказали, что первой Сталина увидела Матрена Бутусова.[471] Может быть, Лозгачев и Хрусталев — сообщники? Радзинский прямо этого не говорит (а то как же тогда Лозгачеву вообще доверять?), но развивает в эту сторону целую теорию: «После ареста Власика Берия, конечно же, завербовал кадры в оставшейся без надзора охране».[472] Вот так, бродит, понимаете, охрана безнадзорная. Кто хочешь — вербуй кадры. Кто первый это сделает? Конечно Берия. Ведь Э. Радзинский с детства помнит, кто в нашей стране самый коварный.
Домыслы, домыслы. Во-первых, домыслы, что Берия, несколько лет не командовавший органами, кого-то «завербовал» — не просто для информации, а для убийства Сталина. Во-вторых, чистый домысел, что кто-то для этого дела вообще завербовал охранников. Тем более что все домыслы на эту тему базируются на показаниях самих охранников. Но если они — банда убийц, то нельзя верить ни одному слову. А если вы верите Лозгачеву даже в деталях, да еще больше, чем Хрущеву, то как-то странно превращать его в одного из подозреваемых. А если мы доверяем Лозгачеву, значит — Сталин встал с постели около 18 часов. Значит, никто не тыкал в него шприцем ранним утром.
Но в драматургии свои законы, они отличаются от законов исторического исследования. Читатели Э. Радзинского иногда забывают об этом.
Старостин, Лозгачев и Бутусова положили Сталина на диван. Старостин дозвонился до министра госбезопасности Игнатьева и до Маленкова. Еще через час Маленков (согласно Хрущеву[473]) проинформировал Хрущева, Булганина и Берию, который строго указал порученцам: «О болезни товарища Сталина никому не говорите».[474]
Хрущев утверждает, что члены президиума (не названные Хрущевым) приехали на место и… уехали назад под таким предлогом: Сталин при падении подмочился, и «неудобно нам появляться у него и фиксировать свое присутствие, раз он находится в столь неблаговидном положении».[475] Хрущева можно понять. Сталин не очень любил людей, которые видели его «в неблаговидном положении». Но вопрос остается: почему к Сталину немедленно не вызвали врачей? Это оставляет в силе менее сенсационную версию смерти Сталина, но тоже криминальную — оставление без помощи.
Хрущев дает по этому поводу маловразумительное объяснение — якобы Бутусова сказала Маленкову, что Сталин «спокойно спит». Визитеры разъехались, но через некоторое время порученцы снова дозвонились до Маленкова и убедили его, что это — «необычный сон». После этого Маленков вызвал на дачу уже более широкий круг членов Президиума и врачей.[476]
Э. Радзинский со всей присущей ему эмоциональностью обвиняет Хрущева во лжи (даже главку так назвал — «Ложь»): «По Хрущеву, вся четверка вчерашних гостей тотчас приехала».[477] Но Хрущев не пишет, что приехала вся четверка. Она была проинформирована. Хрущев пишет «мы». Из контекста ясно, что на дачу приехал еще Маленков, может быть, еще кто-то, но Хрущев не называет имен. Так что здесь Радзинский приписал Хрущеву лишку.
По версии Лозгачева, далеко не сразу, а в три ночи приехали Маленков и Берия. Выслушав сотрудников, Берия выругался и резюмировал: «Не поднимай панику, и нас не беспокой. И товарища Сталина не тревожь».[478] После чего они уехали.
Бывает, что мемуаристы не помнят всех присутствующих при событии (Лозгачев мог не запомнить скромного присутствия Хрущева). Можно также заподозрить Хрущева в том, что он несознательно или сознательно перепутал, когда первый раз приехал к больному Сталину. Хотя это мало помогает версии убийства. Максимум, в чем можно упрекнуть Хрущева — сначала он не понял всей серьезности положения со слов Маленкова, а когда писал мемуары, решил сгладить это обстоятельство.
Но вот расхождение во времени очень существенно. И оно снова в пользу версии «оставления без помощи». Узнав о неприятности со Сталиным, соратники тянут время. А задним числом Хрущев нивелирует это «странное» поведение. Мол, охранники позвонили — мы приехали. Вроде со Сталиным — штатная ситуация, незначительный эпизод. Уехали. Засомневались. Вызвали врачей.
Последовательность событий не расходится с версией охранников. А вот временные промежутки — другие. Соратники тянули время. Это — если они сразу поняли, что Сталин тяжело болен. А если не поняли?
Ошибка соратников
Как это — не поняли?! Все же знают теперь, что Сталин упал у стола, бормотал «дз», обмочился, наконец. И «охрана» четко доложила ситуацию членам Президиума, прибывшим в ночи на дачу. Это нам порученцы так рассказывают.
Но при этом Радзинскому Лозгачев поведал, что Сталина обнаружил он, а Хрущеву они сообщили, что обнаружила Матрена. Матрена уверяла, что теперь Сталин уснул. Обмочился только. Прибывшим на дачу Маленкову, Хрущеву и Берии сбивчиво рассказали о ночном происшествии. Но теперь-то Сталин спит. Утром проснется, узнает, что тут толпились соратники, разглядывали его в неприглядном виде. Что-то еще решит с ними сделать. Нет, не надо его беспокоить. Не буди лихо, пока оно тихо…
Так что, прибыв на дачу и послушав рассказы о вечернем происшествии, «соратники» ночью вполне могли решить, что старик напился (может — добавил, кто его знает, что он делал все воскресенье), и не решились его беспокоить в таком состоянии. Охрана могла объяснять ситуацию сбивчиво, неубедительно — это они задним числом, все продумав, все разложили. А когда выяснилось, что все серьезно, пришлось подправлять версию ночных событий, чтобы скрыть собственное головотяпство.
По Лозгачеву, в 8 часов (еще через пять часов) снова приехал Хрущев и сказал, что скоро будут врачи. Не обманул. Через полчаса — час врачи прибыли.
С 9 утра 2 марта до смерти Сталина в 21.50 5 марта у него было много посетителей. Толпились врачи
