чем до Первой мировой войны и революции. Росла безработица. Недовольство рабочих было особенно опасным, потому что именно оно было способно поколебать стабильность власти в столицах. Ведь именно голодные рабочие явились детонатором революционного взрыва, разрушившего Российскую империю в 1917 году.
Недовольна была и интеллигенция. Отсутствие политических свобод ограничивало ее право мыслить и обмениваться взглядами, что для интеллигенции является необходимым способом существования. Интеллигенция, не выбившаяся в начальство или в ряды привилегированных деятелей науки и культуры, была низведена до положения «спецов». «Спец»- представитель буржуазного класса, которого терпят и привлекают к работе из-за его знаний, но которому не доверяют, которого не допускают к реальному принятию решений. Решения принимает менее компетентный и, как правило, некультурный руководитель, зато с партийным билетом. Это унизительное положение интеллигенции ограничивало не только ее собственные права, но и способность власти принимать компетентные решения. При этом недовольство интеллигенции тоже было крайне опасно для режима, ибо она поставляла пропагандистов, способных изменить мнение целых классов.
Маргинальная, деклассированная масса, увеличившаяся в годы потрясений 1914-1922 годы, в значительной своей части поддержавшая большевиков, теперь тоже оказалась недовольна. НЭП уменьшил привилегии бедноты, которая могла командовать селом от имени власти рабочих и крестьян. Демобилизовывались миллионы солдат, которые уже много лет только и умели что воевать и
с‹-
разучились что-либо делать и думать о сиюминутной жизни, без приказа. Теперь нужно было искать работу, а в условиях сокращения полномочий государства и бюрократического аппарата мест «начальников» на всех, конечно же, не хватало.
В революцию и гражданскую войну они привыкли командовать, чувствовать свою пусть маленькую, но власть, быть «хозяевами» «с Лениным в башке и с маузером в руке»… А теперь все увереннее стали действовать нэпманы- умелые предприниматели, возрождавшие дореволюционный стиль жизни обеспеченных классов. Илюди, кричавшие «Даешь!», штурмовавшие Зимний и бившие «беляков» на всех фронтах, стали возмущаться: «За что кровь проливали, за что боролись?». Ведь НЭП стал, по их мнению, реставрацией капитализма!
Эти тысячи вооруженных, зачастую награжденных именным оружием людей были готовы броситься в новые сражения с буржуазным перерождением, нэпманами и поддерживавшими их бюрократами.
Ощущение половинчатости революционных решений и задач, неясной перспективы, незаконности и временности существующего режима, недовольство каждого класса - все это накладывалось на ожидание вторжения извне. Ведь миллионы соотечественников, в том числе отступившие, но не уничтоженные белогвардейцы, мечтали о реванше, хотели вернуться в Россию при поддержке капиталистов всего мира. Несмотря на то что в 1922 году в Генуе прошли переговоры со странами Запада и был заключен договор с Германией, молодая Республика Советов все же оставалась изгоем мирового сообщества и могла рассчитывать только на свои силы. Она по-прежнему ощущала себя «осажденной крепостью».
Однако жизнь понемногу налаживалась. Ибыло видно, что российская революция явила миру не только разрушительную, но и созидательную мощь. Как часто бывает в истории, минусы были неотделимы от плюсов.
Модель НЭПа, как казалось, должна была уравновесить разные интересы, преодолеть образовавшиеся противоречия и вывести страну к решению важнейшей задачи: создания индустриального общества, регулируемого из единого центра и равномерно распределяющего общественный продукт,- таким виделся марксистам-ленинцам социализм.
Среди современных авторов распространено стремление разглядеть сущность большевизма помимо его идеологического содер-
жания, отмежевать компартию 20-х годов от «идеологической архаики прошлого века, унаследованной от марксизма»4, приписав партии Ленина «реальную историческую миссию», которая сводится к индустриальной модернизации. Например, современный автор С. А. Павлюченков опирается на традицию историографии большевизма, заложенную П. Н. Милюковым и стремящуюся игнорировать идеологию этого явления, сводя его к модернизации и сохранению «самодержавия»5. Желание расчленить в большевизме стремление к модернизации и марксистскую «архаику» вытекает из демонстративного невнимания к марксизму, который ориентирован как раз на максимально последовательную индустриальную модернизацию. Отмежевав партию большевиков от «святоотеческих первооснов коммунистической идеологии XIX века»6, «можно» без должного внимания относиться к идеологическим моделям лидеров большевизма, вольно сводя мотивы их действий к дележу «пирога власти», «позитивному государственному поведению», «архаичным» стереотипам поведения и чему-то совсем мистическому вроде «воплощенного и обузданного русско-еврейского духа революции, который постоянно потрясал своими оковамиБ»7.
Марксизм хотя и предполагает модернизацию, не сводится к ней. Индустриальная реорганизация - не самоцель для него. СССР стал не просто индустриальным обществом именно в силу стремления марксистов к преодолению социальных противоречий. Этим советская модель качественно отличается как от других моделей индустриального общества, так и от абсолютизма Российской империи. Речь шла не только о государственной централизации и модернизации, а о создании еще невиданного общества с максимальной централизацией и минимальными социальными противоречиями. Этот социальный эксперимент производился не ради логических построений, а ради преодоления кризиса спонтанно развивающегося капитализма - вполне реального тупика либеральной модернизации начала ХХв.
Идеал социалистического и коммунистического общества предполагает преодоление классовых различий, централизованное регулирование хозяйства, равенство социальных возможностей. При всей проблематичности достижения этого идеала, ХХвек продемонстрировал движение к нему. Исоветский государственный социализм, и западные модели государственно-монополистического капитализма привели к возникновению «социального госу-
дарства» - системы перераспределения ресурсов и централизованного регулирования экономики, которая обеспечивает заметное смягчение социального расслоения. Без этого эффекта «социального государства» индустриальная модернизация теряет человеческий смысл и может «оправдываться» только военно-политическими амбициями. Вборьбе 20-х годов военно-политические (державные) и социальные (вытекающие из социалистической идеологии) мотивы играли равноправную роль. Первые были не более рациональны, чем вторые, и без внимания к идеологическим корням большевизма понять его роль в ХХ веке невозможно. Поэтому споры большевиков будут занимать значительное место в этой книге. От их исхода зависел реальный результат развития страны в ХХвеке. Революция чудовищной ценой привела страну к прорыву в будущее. Вусловиях преобладания аграрного общества Россия первой в мире создала систему государственно-монополистического регулирования индустриального хозяйства, которую только десятилетие спустя на основе российского опыта восприняли такие развитые страны, как СШАи Германия. Таким образом, Россия явилась опытным полигоном последующих реформ Рузвельта, Гитлера, Муссолини, Народного фронта во Франции и др. НЭП стал первой системой государственного регулирования индустриально-аграрной экономики в условиях мирного времени (до этого такое регулирование в Европе вводилось лишь во время войны). Однако варианты этого пути развития, как оказалось, магистрального в ХХвеке, могли быть различные (достаточно сравнить модели Гитлера и Рузвельта). Итоги российской революции, победа в ней большевиков во многом сузили спектр возможных альтернатив развития страны.
То, что возникшая в аграрно-индустриальной России модель опередила социальные достижения индустриальных стран, определило неустойчивость и противоречивость НЭПа. Государственно-регулируемая индустриальная экономика либо должна была форсированно (а значит, неорганично и разрушительно) преобразовать по своему подобию аграрный сектор общества, либо должен был произойти переход к более плюралистичной системе, в которой темпы индустриального развития определялись требованиями и возможностями аграрного развития.
Уменьшилось болезненное расслоение крестьян. Бедняки получили землю или ушли «в начальство». Преобладающей фигурой на селе стал середняк, то есть крестьянин, который преимуще-
ственно кормился своим трудом. Кулачество сохранялось, но было ослаблено давлением власти,
