синтетического горючего и каучука. Но это — на крайний случай. Для большой войны собственного горючего хватить не могло.
Изгоями германского общества стали евреи. Они подвергались ежедневным унижениям. Им запрещалось заниматься свободными профессиями, их изгоняли из университетов и снимали с государственных должностей. Был объявлен бойкот магазинов, принадлежавших евреям. В 1938 г. эти магазины были разгромлены.
15 сентября 1935 г. были приняты «расовые законы», по которым евреи были лишены германского гражданства, были запрещены браки и внебрачные связи евреев с немцами («арийцами»), права евреев были ограничены, им запрещалось даже посещать кафе для немцев. В отношении евреев действовали и запреты на профессии, которые оставляли многих из них без легальных средств к существованию. Собственность евреев конфисковывалась, они должны были носить желтую звезду на рукаве, чтобы отличаться от «полноценных» немцев. Евреев унижали и избивали только за их происхождение. Но евреи могли уехать из Германии, и многие пользовались этим правом. Из страны бежали сотни тысяч евреев.
Уезжали и недовольные представители интеллигенции. Это были не только политические противники гитлеризма, но и люди, которые не могли смириться с превращением в официальную доктрину мифов, принятых нацистами за истину. Если вы не уверены, что германцы происходят от древних ариев, или что все евреи (и только евреи) эксплуатируют чужой труд, то жить в Германии для вас опасно, и вам нужно собирать чемоданы. Однако одновременно с эмиграцией интеллектуалов, для которых приоритетным было рациональное сознание, в Германии происходило возвышение гуманитариев, смешивавших науку и публицистику. Германская наука была открыта красивым (пусть недоказанным) гипотезам, которые помогли бы воспевать арийскую древность и грядущего сверхчеловека. Не случайно, что в нацистскую Германию переехал работать автор теории архетипов К. Юнг, который заявил: «Нельзя более закрывать глаза на реально существующие и давно уже известные благоразумным людям различия между германской и еврейской школами психологии; науке этой пойдет только на пользу. Ни в одной другой области знаний нет такого „равнения на личность“, как в психологии»[264]. Юнг считал, что в Германии происходит «равнение на личность». Но не на всякую личность. Можно даже сказать, что на единственную.
Все замыкалось на эту личность. Толпы на улицах рыдали при виде поднятой руки Гитлера, чиновники в коридорах власти трепетали от раскатов его истерического гнева. Немецкое законопослушие и урок «ночи длинных ножей» сделали свое дело — германская элита поверила в фюрера. Теперь он мог позволить себе демонстративно унижать государственную элиту, которую еще недавно вынужден был уговаривать и ублажать. Теперь пришло время самоутверждения: «Большинство посетителей часами ожидали в приемной. Министры и другие высокопоставленные лица часто не могли добиться приема в течение недель и даже месяцев, несмотря на проявляющуюся ими настойчивость»[265]. Но государственная машина заработала слажено — система власти была сильнее, чем человеческие слабости ее фюрера.
До начала Второй мировой войны нацистская Германия вовсе не была изгоем мирового сообщества. Там проводился социально-экономический эксперимент, во многом напоминавший меры Рузвельта в США и Сталина в СССР, причем сталинская первая пятилетка, вызывавшая сочувствие западных интеллектуалов, была связана с гораздо большими разрушениями и жертвами. Конечно, и рывок в СССР был больше. Но Гитлер вывел Германию из, казалось бы, беспросветного кризиса, справился со многими бедами великой депрессии. Лидер британских либералов Ллойд Джордж посетил Гитлера и назвал его великим человеком. Конечно, он не видел концлагерей, но в середине 30-х гг. они были еще значительнее скромнее, чем во время войны, напоминая каторжные заведения в европейских колониях (но у Германии не было колоний, и своих «смутьянов» приходилось держать поблизости от столицы). В лагерях содержалось 20–30 тыс. человек, что тоже не могло шокировать европейскую публику, заставить ее примерить немецкую колючую проволоку на себя.
В 1936 г. в Берлине была проведена Олимпиада. По случаю массового притока иностранцев с улиц исчезли вывески «евреи нежелательны». Но и они вряд ли возмутили бы большинство американских болельщиков, которые привыкли к «нежелательности» негров. Западная цивилизация до Второй мировой войны была настолько пропитана шовинизмом, ксенофобией, расизмом, презрением к «низшим расам», что Германия на этом фоне выглядела почти прилично. Связь экономической политики нацистской тоталитарной бюрократии с приготовлением к войне была незаметна и умело прикрывалась миролюбивой демагогией фюрера. Но, как и в случае с США, экономическое чудо Гитлера было обречено на быстрое завершение без постоянной подпитки военно-промышленного комплекса. А разрастание этого комплекса имело смысл только с перспективой большой войны.
При всем социально-экономическом сходстве с рузвельтовским США, нацистская Германия принципиально отличалась от них по своей социально-политической структуре. Гитлер создал радикальный вариант фашизма, превосходивший по репрессивности даже Италию. Эта система называется тоталитаризмом.
Западная историография со времен Х. Арендт, К. Фридриха и З. Бжезинского использовала этот термин, чтобы подчеркнуть сходство фашистских и коммунистических режимов, перечисляя их общие черты: господство одной массовой партии с харизматическим лидером во главе, единая общеобязательная идеология, монополия государства на средства массовой информации и на вооружения, террористический полицейский контроль и централизованный контроль над экономикой[266] . Этот классический перечень подвергался справедливой критике специалистов. Определение через перечисление всегда уязвимо — автор выпячивает признаки, на которые хотел бы обратить внимание, скрывая наличие (или отсутствие) причинно-следственной связи между ними. Не даром студенты-политологи так мучаются с определением тоталитаризма по Бжезинскому — вместо того, чтобы понять суть явления, приходится запоминать признаки. Причем нельзя добавить лишний признак нацизма — его может не быть в СССР, зато он может «найтись» в США. Такова участь всех идеологических концепций.
Однако не будем раньше времени хоронить термин тоталитаризм — он может пригодиться для познания реальности. Германский нацизм и даже итальянский фашизм — это не обычные диктаторские режимы, также как и сталинский режим в СССР. За вычетом сталинизма это обстоятельство признавала и коммунистическая историография: «разница между фашистским и авторитарным государствами в том, что фашистское реализует авторитарный принцип во всех областях общественной жизни, не только в государственном аппарате, но и в партии, в массовых организациях, в литературе, искусстве, науке и т. д. В таком государстве нет автономно существующего гражданского общества. Все граждане — солдаты государства, они обязаны подчиняться и соблюдать его принципы, выполнять его приказы»[267], — писал Ж. Желев.
Если вернуть в поле рассмотрения сталинский режим и подобные ему коммунистические режимы, то можно сформулировать общее определение тоталитаризма: крайнее проявление авторитаризма, при котором правящая элита осуществляет полный (тотальный) контроль над легальной жизнью общества. Конечно, ни один тоталитарный режим не в состоянии создать тоталитарное общество, в котором все граждане полностью подчинялись бы правящей олигархии. Но тоталитарный режим запрещает любую несанкционированную деятельность, делает ее нелегальной и в случае обнаружения уничтожает любые неразрешенные им общественные структуры. И при Гитлере, и при Сталине самоуправляемая общественная жизнь могла существовать только в глубоком подполье. Из этого принципа тотального управления обществом вытекают и все остальные признаки тоталитаризма: централизованное руководство экономикой, система общественный структур, построенных по принципу «приводных ремней», контроль и террор, идеологическая монолитность элиты. И в этом — несомненное сходство коммунистической и нацистской моделей тоталитаризма.
Впрочем, есть между ними и важные различия. Сталинизм как форма коммунистического движения исходил из классового господства, а нацизм — из расового. Тотальная целостность общества в СССР достигалась методами сплочения всего общества против «классовых врагов», потенциально угрожавших режиму. Это предполагало более радикальные, чем в фашистских системах, социальные преобразования, и направленность режима на внутренние, а не внешние цели (по крайней мере до конца 30-х гг.). Сталинская политика предполагала национальную консолидацию, но она не сопровождалась расовыми чистками (преследования по национальному признаку проявились лишь в 40-е гг.). Диктатура в СССР была вынуждена
