заявил, что в новых условиях настала пора коммунистам защищать буржуазную демократию: «Сейчас трудящимся массам в ряде капиталистических стран приходится выбирать не между пролетарской диктатурой и буржуазной демократией, а между буржуазной демократией и фашизмом»[349]. Прежде коммунисты только и делали, что с этой демократией боролись.
Димитров умело сочетал с одной стороны, новые задачи установления «единого фронта» с социал- демократическими и иными партиями, и с другой — старые лозунги борьбы за советскую власть, к которой новые союзники вовсе не стремятся. Димитров допускал уже возможность создания правительства Народного фронта, которое поддержат коммунисты, но торжественно оговорил, что его не следует считать промежуточной стадией на пути к победе социализма, а лишь орудием в борьбе с фашизмом. Освобождение трудящимся может принести только советская власть.
Иными словами, коммунисты приближаются к власти вовсе не для того, чтобы с ее помощью устанавливать диктатуру пролетариата (то есть коммунистической партии), а чтобы отбиться от натиска фашистов. Союзники могут не волноваться.
Осторожная форма, в которой Димитров формулировал новую стратегию Коминтерна, вводит в заблуждение зарубежных исследователей: «По сути, нововведения Димитрова касались тактики, но никак не стратегии Коминтерна, поэтому мы считаем себя вправе не употреблять термин „стратегия“ в отношении Народного фронта»[350]. Новое отношение к либеральному режиму, новый путь к власти, новая политика союзов — что это, как не новая стратегия. Просто этот поворот не мог быть заявлен во всей полноте, но даже умеренные формулы Димитрова в случае их применения на практике вели к совершенно иной политической линии коммунистов, что и подтвердила Испания. То, что понимали Сталин и Димитров, нельзя было сообщать публично. Партнеры компартий не должны были бояться инфильтрации коммунистов в государственные структуры, полагая, что союзники безопасны, пока не настало их время бороться за советскую власть. А это возможно только после выполнения задач Народного фронта. Теперь коммунисты иногда будут умереннее даже своих союзников социалистов, чтобы не спугнуть их, как в свое время спугнули Чан Кайши. Сталин готовил установление прокоммунистической диктатуры в формальных рамках парламентской демократии. Это, конечно, была иная стратегия, чем линия Коминтерна 1928–1934 гг.
Торез говорил на конгрессе о том, что объединение коммунистов и социалистов возможно только на большевистской платформе. «Но как можно было готовить установление „Советской власти“, заседая в буржуазном парламенте вместе с социалистами и центристами? — недоумевают К. Макдермотт и Д. Агню. — Вряд ли подобная большевистская риторика могла убедить потенциальных союзников коммунистов по антифашистскому блоку в искренности намерения последних защищать демократию»[351]. Не могла, но убедила. И здесь также действовал точный психологический расчет Сталина и его соратников. Радикальная большевистская риторика коммунистов усыпляет бдительность союзников. Они считают, что в нынешних условиях коммунисты не борются за власть, так как их путь к власти лежит через революционный кризис, распад Народного фронта, свержение парламентаризма и установление советской власти. Пока нет симптомов такого развития событий, коммунисты безопасны.
Идеологические перемены на конгрессе при всей их осторожности, были кардинальными. Я. С. Драбкин пишет об этом: «решения VII конгресса вместо традиционного призыва к мировой революции пролетариата выдвинули на первый план иные лозунги: борьба против фашизма за демократию, единого рабочего антифашистского народного и антиимпериалистического фронта» [352]. Конечно, Сталин не собирался на самом деле бороться за демократию и отказываться от мировой коммунистической экспансии. Но теперь коммунисты уже более благожелательно смотрели на буржуазные режимы, где сохранялся парламентский плюрализм. П. Тольятти говорил на конгрессе: «выделяется группа капиталистических стран, большей частью сохранивших парламентский режим, которые более или менее заинтересованы в сохранении мира»[353]. Это вам не «фашизирующееся государство» Чехословакия, которое ИККИ готов был обличать еще несколько месяцев назад.
С такими установками было легче бороться за коллективную безопасность. В одной из резолюций говорилось: «Если какое-либо слабое государство подвергнется нападению со стороны одной или нескольких крупных империалистических держав, которые захотят уничтожить его национальную независимость и национальное единство или произвести его раздел, как это было при разделе Польши, то война национальной буржуазии такой страны для отпора этому нападению может принять характер освободительной войны, в которую рабочий класс и коммунисты этой страны не могут не вмешаться»[354]. Так и выйдет. Но только одним из этих империалистических государств, которые разделят Польшу, будет СССР.
А пока Москва становилась источником надежд Европы. Коммунисты предлагали всем демократическим силам союз против фашизма, Советский Союз делал то же самое предложение либеральным государствам. Социал-демократы теперь уже не считали новый курс Коминтерна игрой, и не обращали внимание на многочисленные рудименты старого курса. В 1936 г. один из лидеров социалистического интернационала О. Бауэр заявил коммунисту Э. Фишеру: «Союз демократических рабочих партий с Советским Союзом не только стал возможным, он исторически необходим»[355]. Эта историческая необходимость давала шанс Европе оттеснить фашизм на периферию цивилизации. Европейские весы резко качнулись влево.
В авангарде движения за Народный фронт по-прежнему шла Франция. 14 июля 1935 г., в день взятия Бастилии, СФИО и ФКП провели грандиозную совместную демонстрацию, чтобы ни у кого не было сомнений — левые теперь дружат между собой. В январе 1936 г. было заключено предвыборное соглашение о «Народном объединении» между ФКП, СФИО и Радикальной партией (коммунисты в соответствии с решениями конгресса Коминтерна называли новый блок «Народным фронтом»). Программа блока соответствовала предложенной в 1934 г. Коминтерном для Франции модели социального государства. Были также четко очерчены антифашистские и антивоенные требования: разоружение и роспуск полувоенных формирований, отмена частной торговли оружием и национализация военной промышленности, система коллективной безопасности в Европе.
В марте 1936 г. было достигнуто объединение социалистических и коммунистических профсоюзов.
На выборах 26 апреля-3 мая 1936 г. Народное объединение одержало победу. Из 618 мест оно получило 381 мандат. Однако успех левых был не общим — произошло перераспределение голосов демократов, которые качнулись влево. ФКП увеличила свое представительство с 10 до 72 депутатов, социалисты — с 97 до 146 (они стали крупнейшей фракцией), а вот радикалы потеряли места — со 159 до 106. 4 июня было сформировано правительство социалиста Леона Блюма.
Сразу после победы «Народного фронта» поднялась волна забастовок — рабочие требовали не медлить с реформами, они занимали предприятия. Такой мощный всплеск рабочего движения стал сюрпризом не только для большинства, но и для коммунистов.
Британские исследователи считают: «Включившись в движение Народного фронта, ФКП преследовала двоякую цель: во-первых, оказать давление на французское правительство с целью подтолкнуть его к активным действиям по созданию международной антифашистской коалиции, инициатором которой выступил СССР, и, во-вторых, подготовить мощную массовую базу рабочего движения. Победа на выборах и прокатившаяся затем волна забастовок показали с предельной ясностью несовместимость этих целей. Ведь стоило появиться в массовом движении призраку „красной угрозы“, как это вызвало бы тревогу в лагере радикалов (и социалистов), и неизбежно ослабило бы и без того непрочную приверженность Франции делу коллективной безопасности»[356]. Разрываясь между поддержкой внешнеполитического курса СССР и борьбой за влияние на рабочих, ФКП лавировала. Торез демонстрировал, что он готов идти на уступки ради политического единства с социалистами и радикалами. Он провозгласил лозунг: «Нужно знать, когда закончить забастовку». Но рабочие руководствовались не указаниями коммунистов, а собственными интересами. Они вернулись к работе только после того, как на переговорах профсоюзов и предпринимателей было заключено соглашение о повышении зарплаты и введении важнейших социальных гарантий, которые затем были закреплены законодательством «Народного фронта».
Рабочий день был ограничен 40 часами в неделю, рабочие получали двухнедельный оплачиваемый
