митинги и демонстрации, политические забастовки, протекающее относительно спокойно. Видимо, эта стадия *774* придется на 1994–1995 гг.[34]
Конечно, доживающий свое режим нормализации будет пытаться стабилизировать положение, восстановить свой контроль над обществом. Либеральные нормализаторы вскоре станут вполне консервативными. Но все?таки очень быстро им придется уйти (скорее всего, в 1996-98 гг. и, может быть, в результате массовых выступлений протеста).[35]
Режим интеграции приходится на самый конец тысячелетия. Именно с этого момента начинается относительно длительный период, в котором элемент интеграции присутствует постоянно — *78* — интеграция в нормализации, *79* — синтез формации интеграции, *81* — импульс формации интеграции, и далее сплошная эпоха интеграции на целые полвека, если не больше. Интеграция в России всегда мимолетна, — 1–3% времени, отведенного на всю эпоху. Если это соотношение сохранится и далее, то эпоха интеграции продлится около полувека, а вся история России — еще лет 500.[36]
Нами уже были отмечены основные черты интеграции. Рассмотрим несколько особенностей этого периода, соответствующих культурным традициям нашей страны. Прежде всего — это попытка совместить вещи, на первый взгляд несовместимые — общественный контроль за производством и антибюрократизм, ослабление давления на власть снизу и большую отзывчивость к требованиям оппозиции, борьбу за чистоту окружающей среды и дальнейшее развитие «рискованных» направлений науки, попытки осуществления коллегиального руководства и конфликт исполнительной власти с партнерами по политической системе.
В этих противоречиях есть своя логика, она, естественно, накладывается на другие черты этого периода — прежде всего плюрализм и терпимость в различных сферах. Новый популизм пытается примирить всех, а это чревато противоречиями. Официально признаются многие крамольные идеи периода конфронтации. Они еще трудносовместимы с реальной системой общественно-политических отношений, но уже вполне соответствуют настроениям в обществе.
Народ устал от противоборства. Руководство страны в этих условиях старается идти навстречу самым разнообразным пожеланиям, но идти осторожно, чтобы не ущемить интересов ни одной из сторон. Поиск согласия в этот период не дает возможности проводить радикальные реформы, многое лишь декларируется, но уже сами эти обещания — достижение, равно как и долгожданная стабильность, повышение благосостояния населения. Именно в этот период стремление руководства совпадает с прежними призывами радикальной оппозиции — преодолеть отчуждение человека от собственности и власти: «Да, нужно вновь сделать французов индивидуальными владельцами Франции» — один из основных лозунгов В. Жискар д'Эстена (Жискар д’ Эстен В. Власть и жизнь. М., 1990. с. 316).
Это — заря будущей эпохи интеграции. Уже сейчас социальная структура общества претерпевает подспудные, но немаловажные изменения. На место официальных отношений «начальник — подчиненный» приходят более личные, можно сказать семейные, отношения. Коллектив передовых производств Японии, Швеции, США и даже иногда России все более превращается в единое целое, где исчезает четкая грань между начальником и подчиненным, собственником и работником. В то же время сам работник становится все более самостоятельным в принятии решений, а начальник начинает обслуживать его экономические нужды. Отталкиваясь от поиска эффективных форм организации производства, семейные, личные отношения проникают во все сферы экономики и даже в политику. В то же время они имеют и оборотную сторону: мафиизацию общества — возможно, самую большую опасность XXI века, если не считать экологических проблем.
Многочисленные идейные течения и формы собственности, рожденные в эпоху конфронтации и смятые железным XX веком, должны сблизиться и заложить фундамент нового, стабильного, хотя и недолговечного общества. Возможно ли это? Почему нет — обратимся хотя бы к политическим доктринам, внешне непримиримым, но вполне совместимым (даже если исходить из их собственной внутренней логики).
Сейчас наша страна отказывается от идеи коммунизма. Впрочем, от коммунизма ли? Согласно официальной доктрине и учениям коммунистических идеологов (начиная с XIX века) коммунизм — это общество без государства, общество самоуправления и равных экономических возможностей (т. е. общество без эксплуатации). Остальное — вторично. За коммунизм выступали, например, анархо-коммунисты, не разделявшие ни идеи диктатуры пролетариата, ни методов разрушения капитализма, которые использовали большевики. Недаром крестьяне, спасаясь от «военного коммунизма», собирались под знамена анархо- коммуниста Нестора Махно. Большевики, мечтая о коммунизме, в силу тоталитарной структуры своей партии и иезуитского характера политической стратегии и тактики, шли в прямо противоположном коммунизму направлении — укрепляли государство и неравенство. Идеи коммунизма никогда в России не были воплощены, Ленин их использовал для привлечения на свою сторону сплоченных люмпен- пролетарских масс, которые требовались для завоевания и удержания власти. [37]
Виновата ли в этом коммунистическая доктрина? Отчасти да: она содержит в себе немаловажное положение об общественной собственности, которую можно толковать и как собственность многих обществ тружеников (коллективная собственность), и как всенародную собственность всех (т. е. ничью) или как имущество государства (т. е. начальников). Столь удобная для подмен теория очень пригодилась тем, кто в момент катастрофы взялся строить новую империю. Потом коммунистическая теория была принесена в жертву режиму, как и поверившие Ленину пролетарии и интеллигенты. Но и сам по себе коммунизм словно тащит людей к авторитаризму. Анархо-коммунизм того же Н. Махно делает этого ветерана борьбы с коммунистами сторонником одного из наиболее авторитарных течений среди российских анархистов- эмигрантов.
В дальнейшем коммунистическая идея может эволюционировать в идеологию самоуправления, максимального развития демократии, поисков путей к социальной справедливости и сбалансированности. Кстати, так оно в большинстве случаев и происходит в Европе. Но для этого коммунистам необходимо пройти через покаяние и отказ от таких своих идей, как диктатура пролетариата и т. п.[38]
Мы уже заметили близость коммунистической и анархической идей. Анархия — безвластие, но не хаос, как ее привыкли понимать многие. В обстановке хаоса власть захватывает сильнейший, возникает диктатура преступных групп. А где власть, там уже нет анархии. Но государство — традиционное средство против беспорядка — само способствует неразберихе и самым страшным преступлениям. Отсюда и внимание теоретиков анархизма к возможности замены государства иными формами координации человеческих усилий — самоуправлением, федерализмом и т. д. Мы приведем здесь только одно из многих высказываний теоретика анархизма М. Бакунина, доказывающих, что анархизм не противостоит организованности, а только выступает против касты государственных чиновников. Бакунин считает, что после социальной революции должна возникнуть «организация общества путем свободной федерации снизу вверх рабочих союзов как индустриальных, так и земледельческих, как научных, так и союзов работников искусства и литературы, сначала в коммуну, потом федерация коммун в области, областей в нации, и наций в международный братский союз» (Бакунин М. А. Избранные сочинения. Т.5. С. 197).
В то же время большая часть направлений анархизма несет в себе идеи непримиримой классовой войны, неприятие любого соглашения с государством и предпринимателем и тем более — участия в органах власти. Однако наиболее мощные движения под знаменем анархизма проявляли в этих вопросах немалую гибкость. Так, махновцы на Украине и анархо-синдикалисты Испании во время гражданской войны входили в органы власти, а местами и руководили ими, что делало работу анархистов более продуктивной. Избавление от собственных устаревших теоретических положений свойственно анархизму, который не приемлет всяческие догмы вообще.
Еще одно течение социалистической мысли — социал-демократия — также имеет немало общего с коммунизмом и анархизмом. Прежде всего — это общая идея социальной справедливости и социальных гарантий, против нее не выступит ни анархист, ни коммунист, ни даже грамотный либерал. Общество должно предоставлять равные стартовые возможности всем своим членам.
Разнообразие социал-демократических доктрин не позволит нам здесь остановиться на каждой из них. Возьмем за образец точку зрения одного из ведущих теоретиков современной российской социал-
