тебе и поможет!» «Бог, Русь святыя, страна моя, прощайте. Смерть за Отечество, что может быть слаще...», – он всхлипнул, по щеке пробежала скупая слеза. Вспомнились папенька с маменькой, убитые в родовом поместье под Тверью, сестра Варенька, сгинувшая в омуте всероссийской смуты. «Ну, погодите, хамы! Я еще устрою вам последний и решительный бой!» – и он начал перетирать веревку об острый выступ стены...». Я раскрыл журнал, который мой новый друг, видимо, использовал как папку для бумаг, и первое, что увидел, была фотография недавнего собеседника, тогда еще молодого и не так утомленного пьянством. Василий Волченков, потомственный крестьянин, второй секретарь Рязанского обкома комсомола представлял на суд читателей свою первую повесть «Бога нет!». Интересно...
«После допроса избитого до полусмерти комендора Федора Полещука бросили в подвал. Утром его ждал расстрел. Балтийский матрос стойко перенес пытки в застенках белогвардейской контрразведки, молча, с невыразимым презрением глядя в глаза своим мучителям. «Ты же в Бога не веруешь, – с глумливой усмешкой бросил ему один из палачей. – Вот Бог тебе и не поможет!» «Прощайте, товарищи по борьбе. Смерть за рабочее дело, что может быть слаще...» – он застонал, по щеке пробежала скупая мужская слеза. Вспомнился погибший в забое отец, сгоревшая от непосильного труда мать, сестра Маруся, расстрелянная белополяками. «Ну, погодите, ваши благородия! Балтийцы не сдаются! Я покажу вам, что такое последний и решительный бой» – и он начал перетирать веревку об острый камень ступени...»
«Верю! – повторил я вслед за классиком, – каждый раз верю!» – и от души заржал на весь поселок.
Глава 20
День третий
Лицо главного «безопасника» «сталеваров» выражало искреннюю боль и горечь расставания, как будто он провожал единственного сына на фронт. Он положил на стол передо мной небольшой пижонский кейс и раскрыл его.
– Будете пересчитывать?
– Нет, – я разорвал банковскую упаковку на одной из пачек, разложил банкноты на столе и немного полюбовался ими под ультрафиолетом с помощью одного нехитрого приборчика. Мне совсем не улыбалось стать обладателем очень крупной суммы денег, помеченных милыми и безобидными надписями типа «Шантаж», «Выкуп» или «Взятка».
– Как всегда, никому не доверяете?
– Не доверяю, – совершенно честно признался я, перекладывая деньги в два пакета. А как, простите, иначе, если все без исключения в этой прекрасной фирме пытаются меня обмануть? Обидно даже.
– По-прежнему отказываетесь работать с нашими людьми?
– Да.
– У вас уже есть своя команда?
– Конечно.
– Я могу полюбопытствовать, что это за люди? В конце концов, я имею на это право.
– Безусловно.
– И?
– Вы имеете полное право задавать какие угодно вопросы, а я – не отвечать на них. – Давненько, видать, ему так не хамили, отвык. По-моему, самым большим желанием моего собеседника было заехать мне в морду. Уж и не знаю, что его от этого удержало, европейское воспитание или боязнь получить сдачи.
– Тогда я вас больше не задерживаю. Если возникнут проблемы, обращайтесь к моему заму.
– Всего вам доброго, – я рассовал пакеты с деньгами по карманам сумки и вышел. Безусловно, самое приятное в общении с господином Вайсфельдом – это расставание. Душа просто пела от заманчивой перспективы не видеть его несколько дней.
Я вышел в приемную. Заметив меня, красавица Марина приветливо улыбнулась и помахала мне ладошкой с двумя поднятыми пальцами в виде буквы «V». Черт, что же это все-таки мне напоминает?
– Ну как, попали в гей-клуб?
– Нет, – с огорчением признался я. – Не получилось. Заскочил, понимаете, в Ленинку просмотреть хит сезона «Падение Порт-Артура» господина Ульянова-Ленина и зачитался. Так что как-нибудь в другой раз.
– А насчет ужина не забыли?
– Ну, что вы, ужин за мной.
– Тогда до встречи.
– Буду ждать ее с нетерпением, – я поцеловал насквозь неискреннюю девушку Марину в щечку и покинул приемную ее шефа.
Выйдя на улицу, я начал ловить попутку. Стоявшая до этого мирно у обочины желтая «маршрутка» вдруг тронулась и резко притормозила возле меня. Я открыл дверь и сел рядом с водителем.
– Здорово, Саня.
– Привет, Стас, – сидящий за рулем в расстегнутой до пупа клетчатой рубашке Котов тронул «Газель». – Принес?
– Держи, – я достал из сумки пакет. – Здесь все.
– Почту вчера смотрел?
– Да.
– Что думаешь?
– Думаю, что есть о чем задуматься.
– Аналогично, коллега. Когда будешь у нас?
– Сегодня позвоню. Тормозни.
– Готово, с вас двадцать рублей, пассажир.
– Из пакета возьмешь, до встречи.
– Пока.
Я вышел, а он поехал дальше. Очень хотелось бы, чтобы кто-нибудь приделал к его машине «ноги». В этом случае любопытных ожидал сюрприз в виде контрнаблюдения.
Сам я решил немного пройтись и не только потому, что пешие прогулки с полумиллионом евро в сумке через плечо очень способствуют пищеварению, а... Словом, кто-то за мной аккуратно и ненавязчиво приглядывал. Для того, чтобы определить это, не нужна никакая хитрая техника, вполне достаточно некоторого специфического опыта и того, что на нашем жаргоне именуются «чуйкой». И того и другого у меня достаточно, поэтому наблюдение я почувствовал, можно сказать, шевелением неотросшей шерсти на загривке.
И, что интересно, каждый раз, когда я появляюсь у офиса «Русской стали», за мной обязательно следят. Причем, если в первый раз это длилось совсем недолго (такое ощущение, что на меня просто посмотрели), то сейчас меня вели.
Что ж, погуляем. Не скажу, что знаю Москву совсем уж досконально, в наше время это практически невозможно – слишком велика и порой бестолково застроена наша дорогая, в самом прямом смысле этого слова, столица. Но все же есть у меня в запасе несколько заветных мест, где можно вычислить наблюдающих и полюбоваться ими.
Должен сказать, что сразу определить за собой слежку могут только герои кинобоевиков и то только потому, что наблюдающие следуют за ними в паре шагов и обязательно бросаются в глаза высоким ростом, звероватой внешностью и повадками обитателей дурдома.
В реальной жизни «наружник» почти не виден и совсем не потому что, выходя на задание, нахлобучивает на голову шапку-невидимку. Естественно ведущий себя человек среднего роста и телосложения, неброско одетый, без ярких отличительных черт во внешности или походке, а потому – не бросающийся в глаза, просто растворяется в толпе прохожих, и хрен ты его на раз-два вычислишь. Жизнь,
