— Все, батька!
— Запаляй!
Костер запылал.
— Звони!— заорал Степан.— Во все колокола!.. Весело, чтоб плясать можно. Бего-ом! Зарублю, черти!..
Зазвонили с одной колокольни, с другой, с третьей... Скоро все звонницы кремля вызванивали нечто веселое, игривое...
Степан сорвал шапку, хлопнул оземь и пошел с приплясом вокруг костра.
— Ходи!— заорал.
К нему подстраивались сзади казаки и тоже плясали: притоптывали, подбоченившись, приседали и «ухали» по-бабьи. Подбегали из толпы астраханцы, кто посмелей, тоже плясали.
— Ходи!— кричал Степан. Сам он «ходил» серьезно, вколачивал одной ногой... Странная торжественность была на его лице — какая-то болезненная, точно он после мучительного, долгого заточения глядел на солнце.
Плясали: Ус, Мишка Ярославов, Федор Сукнин, Лазарь Тимофеев, дед Любим, Сенька Резаный, татарчонок, Шелудяк, Фрол Разин, Кондрат — все. Свистели, ухали.
Видно, жила еще в крови этих людей, горела языческая искорка — это был, конечно, праздник. Сожжение самого отвратительного, ненавистного, злого идола — бумаг.
Прибежал откуда-то Матвей.
— Ходи!.. Покажь ухватку, Рязань косопузая.
Матвей с удовольствием пошел, смешно семеня ногами.
Костер догорел.
Догадливый Иван Красулин катил на круг бочку с вином.
— Эге!.. Добре!— похвалил Степан.— Выпьемте, ка-заченьки!
Выбили в бочке дно; подходили, черпали чем попало — пили.
Астраханцы завистливо ухмылялись.
— Всем вина!— велел Степан.— Что ж вы стоите? А ну, в подвалы! Все забирайте! Дуваньте поровну, не обижайте друг дружку! Кого обидют, мне сказывайте!
— Дай дороги, черти дремучие!— раздался вдруг чей-то звонкий, веселый голос. Народ расступился, но все еще никого не видно.— Шире грязь — назем плывет!— звенел все тот же голос, а никого не видно.
И вдруг увидели: по узкому проходу, образовавшемуся в толпе, прыгает, опираясь руками о землю, человек. Веселый молодой парень, крепкий и красивый, с глазами небесного цвета. Ноги у него есть, но высохшие, маленькие.
— Атаман!.. Рассуди меня, батюшка, с митрополитом.
— Ты кто?
— Алешка Сокол. Богомаз.
— Так. Чего ж митрополит?
— Иконки мои не берет!— Алешка стал доставать из-за пазухи иконки в ладонь величиной.
Степан взял одну, посмотрел.
— Не велит покупать у меня!
— Пошто?
— А спроси его? Кто там?— Алешка показал снизу на иконку, которую Степан держал в руках.
— Где?
— На иконке.
— Тут?.. Не знаю.
— Исус! Вот. Так он говорит: нехороший у тебя Исус!
— Чем жа он нехороший? Исус как Исус...
— Во! Он, говорит, недобрый у тебя. Вели ему, батюшка, покупать у меня. Мне исть нечего.
Матвей взял у Алешки иконку, тоже стал разглядывать. Усмехнулся.
— Чего ты?— спросил Степан.
— Ничего.
— Как тебе Исус?
— Хороший Исус. Я б тоже такого намазал, если б умел. Строгий Исус. Привередничает митрополит...
— Где митрополит?— спросил Степан.
— В храме.
— Пошли, Алешка. Сейчас он нам ответит, чем ему твой Исус, не глянется.
— Ты-де обиженный, потому мажешь его такого,— рассказывал Алешка.— А я говорю: да ты что? Без ума, что ли, бьесся? Чо это я на его обиженный? Он, что ли, ноги мне отнял?
Митрополит молился перед иконой Божьей Матери. На коленях. Увидев грозного атамана, поднял руку, как для проклятия.
— Анчихрист!.. Душегубец! Земля не примет тебя, врага господня. Смерти не предаст.
— Молчи, козел! Пошто иконки Алешкины не велишь покупать?
— Ах ты, ябеда убогая!..— воскликнул изумленный митрополит.— К кому пошел жалиться-то?.. К анчихристу! Он сам его растоптал, бога-то...
— Отвечай!— Степан подступал к митрополиту.— Чем плохой Исус?
— Охальник! На кого голос высишь?!— сказал Иосиф.— Есть ли крест на тебе?
Степан болезненно сморщился, резко крутнулся и вышел от митрополита. Сел на табурет и смотрел оттуда пристально. Слушал.
— Чем плохой Исус, святой отче?— спросил Матвей.
Митрополит поднялся.
— Господь-бог милосердный отдал нам сына свово на смерть и муки... Злой он у тебя!— вдруг как-то даже с визгом, резко сказал он Алешке.— И не ходи и не жалься. Не дам бога хулить. Иисус учил добру и вере.— Митрополит выхватил у Алешки иконку и ткнул ею ему в лицо.— А этому впору нож в руки да воровать на Волгу. С им вон.— Иосиф показал на Степана.— Они живо сговорятся...
Степан пошел из храма.
— Конец тебе, святой отец,— сказал Матвей.
— Рука не подымется у злодея...
— У тебя язык подымается, подымется и рука. Чего разошелся-то?
— Да вот ведь!.. Во грех ввел!— Митрополит в сердцах ударил Алешку иконкой по голове и повернулся к Богородице.— Господи, прости меня, раба грешного, прости меня, матушка Богородица...
Алешка почесал голову.
— Злой... А сам-то не злой?
— Выведете из терпения!..
Вошел Степан. Вел с собой Сеньку Резаного.
— Кого тут добру учили?— спросил он, опять подступая к митрополиту.— Кто тут милосердный? Ты? Ну-ка, глянь суды!— Сгреб митрополита за грудки и подтащил к Сеньке.— Открой рот, Сенька. Гляди!.. Гляди, сучий сын! Где так делают? Можа, у тебя в подвалах? Ну, милосердный козел!— Степан крепко встряхнул Иосифа.— Всю Русь на карачки поставили с вашими молитвами, в гробину вас, в три господа-бога мать!.. Мужику голос подать не моги — вы тут как тут, рясы вонючие! Молись Алешкиному Исусу!— Степан выхватил из-за пояса пистоль.— Молись! Алешка, подставь ему свово Исуса.
Алешка подпрыгал к митрополиту, подставил иконку.
— Молись, убью!— Степан поднял пистоль.
Митрополит плюнул на иконку.
— Убивай, злодей, мучитель!.. Казни, пес смердящий! Будь ты проклят!
Степана передернуло от этих слов...
Матвей упал перед ним на колени.
— Батька, не стреляй! Не искусись... Он — хитрый, он нарошно хочет, чтоб народ отпугнуть от нас.
