– Здорово трухнул?
– Хрен там! Я и напужаться-то не успел.
Петька засмеялся.
– А я-то гляжу, была голова – и нету.
– Нету… Бодался бы я там сейчас с налимами. Ну, история. Понос теперь прохватит, это уж точно.
– И напужался ж я, деда! А главное, позвать некого.
– А?
– Ничего. – Петька смотрел на деда и не мог сдержать смех – до того был смешным и растерянным дед.
Дед тоже засмеялся и зябко поежился.
– Замерз? Сейчас костерчик разведем!
Петька принес одежду. Оделись. Затем набрал сухого валежника, поджег. И сразу ночь окружила их со всех сторон высокими черными стенами.
Громко трещал сухой тальник, далеко отскакивали красные угольки. Ветер раздувал пламя костра, и огненные космы его трепались во все стороны.
Сидели, скрестив по-татарски ноги, и глядели на огонь.
– …А как, значит, повез нас отец сюда, – рассказывал дед, – так я, слышь? – залез на крышу своей избы и горько плакал. Я тогда с тебя был, а может, меньше. Шибко уж неохота было из дому уезжать. Там у нас тоже речка была, она мне потом все снилась.
– Как называется?
– Ока.
– А потом?
– А потом – ничего. Привык. Тут, конечно, лучше. Тут же земли-то какие. Не сравнить с той. Тут земля жирная.
Петька засмеялся.
– Разве земля бывает жирная?
– А как же?
– Земля бывает черноземная и глинистая, – снисходительно пояснил Петька.
– Так это я знаю! Черноземная… Чернозем черноземом, а жирная тоже бывает.
– Что она, с маслом, что ли?
– Пошел ты! – обиделся дед. – Я ее всю жизнь вот этими руками пахал, а он мне будет доказывать. Иная земля, если ты хочешь знать, такая, что весной ты посеял в нее, а осенью получаешь натуральный шиш. А из другой, матушки, стебель в оглоблю прет, потому что она жирная.
– Ты «Полоску» не знаешь?
– Какую полоску?
Петька начал читать стихотворение:
Забыл, как дальше.
– Песня? – спросил дед.
– Стихотворение.
– А?
– Не песня, а стихотворение!
– Это все одно: складно, значит, петь можно.
– Здрас-сте! – воскликнул Петька. – Стихотворение – это особо, а песня – тоже особо.
– Ох! Ох! Поехал! – Дед подбросил хворосту в костер. – С тобой ведь говорить-то – надо сперва полбарана умять.
Некоторое время молчали.
– Деда, а как это песни сочиняют? – спросил Петька.
– Песни складывают, а не сочиняют, – пояснил дед. – Это когда у человека большое горе, он складывает песню, чтобы малость полегче стало. «Эх ты, доля, эх ты, доля», например.
– А «Эй, вратарь, готовься к бою»?
– Подожди… я сейчас… – Дед поднялся и побежал в кусты. – Какой вратарь? – спросил он.
– Ну, песня такая!
– А кто такой вратарь?
– Ну, на воротах стоит!..
– Не знаю. Это, наверно, шутейная песня. Таких тоже много. Я не люблю такие. Я люблю серьезные.
– Спой какую-нибудь!
Дед вернулся к костру.
– Чего ты говоришь?
– Спой песню!
– Песню? Можно. Старинную только. Я нонешних не знаю.
Но тут из темноты к костру вышла женщина, мать Петьки.
– Ну, что мне прикажете с вами делать?! – воскликнула она. – Я там с ума схожу, а они костры разводят. Марш домой! Сколько раз, папаша, я просила не задерживаться на реке до ночи. Боюсь я, ну как вы не понимаете?
Дед с Петькой молча поднялись и стали сворачивать невод. Мать стояла у костра и наблюдала за ними.
– А где же рыба-то? – спросила она.
– Чего? – не расслышал дед.
– Спрашивает: где рыба? – громко сказал Петька.
– Рыба-то? – Дед посмотрел на Петьку. – Рыба в воде. Где же ей еще быть.
Мать засмеялась.
– Эх вы, демагоги, – сказала она. – Задержитесь у меня еще раз до ночи… Пожалуюсь отцу, так и знайте. Он с вами иначе поговорит.
Дед ничего не сказал на это. Взвалил на плечо тяжелый невод и пошагал по тропинке первым, мать – за ним. Петька затоптал костер и догнал их.
Шли молча.
Шумела река. В тополях гудел ветер.
Ленька
Ленька был человек мечтательный. Любил уединение.
Часто, окончив работу, уходил за город, в поле. Подолгу неподвижно стоял – смотрел на горизонт, и у него болела душа: он любил чистое поле, любил смотреть на горизонт, а в городе не было горизонта.
Однажды направлялся он в поле и остановился около товарной станции, где рабочие разгружали вагоны с лесом.
Тихо догорал жаркий июльский день. В теплом воздухе настоялся крепкий запах смолья, шлака и пыли. Вокруг было задумчиво и спокойно.
Леньке вспомнилась родная далекая деревня – там вечерами пахнет полынью и дымом. Он вздохнул.
Недалеко от Леньки, под откосом, сидела на бревне белокурая девушка с раскрытой книжкой на коленях. Она тоже смотрела на рабочих.
Наблюдать за ними было очень интересно. На платформе орудуют ломами двое крепких парней – спускают бревна по слегам; трое внизу под откосом принимают их и закатывают в штабеля.
– И-их, р-раз! И-ищ-що… оп! – раздается в вечернем воздухе, и слышится торопливо шелестящий шорох сосновой коры и глухой стук дерева по земле. Громадные бревна, устремляясь вниз, прыгают с удивительной, грозной легкостью.
Вдруг одно суковатое бревно скользнуло концом по слегам, развернулось и запрыгало с откоса прямо на девушку. В тишине, наступившей сразу, несколько мгновений лишь слышно было, как бежит по шлаку бревно. С колен девушки упала книжка, а сама она… сидит. Что-то противное, теплое захлестнуло Леньке
