С Князевым не знали, что делать. Посадили пока в камеру и вызвали из больницы врача.
Врач пришел, побыл с Князевым минут десять, вышел и сказал:
– Совершенно нормальный человек. А что?
– Да кинулся оскорблять всех, – стали объяснять врачу. – Всех подряд обзывать начал…
– Ну, это уж… что-то другое. Он в здравом уме, вполне нормальный.
Начальник лично знал Князева. Вызвал его опять в кабинет, закрыл дверь.
– Что случилось-то, Князев?
– Да ну их к черту! – устало сказал Князев. – Взорвался просто… Глупость человеческую не мог больше вынести. Я ей одно, она мне: «Давайте пока не посылать – давайте подумаем». Она подумает!.. Курица.
– Ну, а оскорблять-то зачем было?
– Да она меня хуже оскорбила! Она же меня за идиота считает! Ведь она же ни строчки тут не прочитала, – тетради лежали у начальника на столе, – а судит! И я знаю, откуда: жена ей наговорила… Она к жене моей ходит, та ей и… охарактеризовала всю работу – что глупость, мол, бред, пустая трата… и прочее.
– А что тут вообще-то?
– Мысли о государстве. Семь лет писал.
Начальник поглядел на стопку тетрадей… Потом на Князева. И опять это проклятое удивление, изумление…
Князев поморщился.
– Только ничего не надо сейчас… Не надо.
– Оставь мне, я посмотрю.
– Посмотрите. – Князев встал. – Можно идти, что ли?
– Можно-то можно… Надо потом извиниться перед почтовскими. Надо, Князев. – Начальник строго глядел на Князева. – Надо, как думаешь?
– Ладно, – сказал Князев. – Извинюсь. – Ему очень хотелось домой. Пустота была в голове оглушительная. Пусто и плохо было. Хотелось покоя. – Я извинюсь.
– Хорошо. Иди. Это я потом отдам. – Начальник положил руку на тетради.
Князев пошел к двери, но на пороге остановился, оглянулся и сказал:
– Там – восемь тетрадей.
Начальник пробежал глазами стопку.
– Так… И что?
– Чтобы не случилось чего. Там восемь?
– Восемь.
– Чтобы не затерялись где-нибудь.
– Все будут в сохранности.
– Ведь тут… – Князев отшагнул от двери и показал пальцем на стопку тетрадей, – тут, может быть… – Но опять сморщился в каком-то бессильном отчаянии, махнул рукой и ушел.
Начальник взял одну тетрадь, раскрыл…
Раскрыл как раз первую тетрадь. Она так и поименована:
«Тетрадь № 1»
Дальше было вступление, которое имело заглавие:
«КОРОТКО ОБ АВТОРЕ».
И следовала краткая «Опись жизни» Н.Н. Князева, сделанная им самим.
«Я родился в бедной крестьянской семье девятым по счету. Само собой, ни о каком образовании не могло быть речи. Воспитания тоже никакого. Нас воспитывал труд, а также улица и природа. И если я все-таки пробил эти пласты жизни над моей головой, то я это сделал сам. Проблески философского сознания наблюдались у меня с самого детства. Бывало, если бригадир наорет на меня, то я, спустя некоторое время, вдруг задумаюсь: «А почему он на меня орет?» Мой разум еще не смог ответить на подобные вопросы, но он упорно толкался в закрытые двери. Когда я научился читать, я много читал, хотя наживал через это массу неприятностей себе. Отец, не одобряя мою страсть, заставлял больше работать. Но я все же урывал время и читал. Я читал все подряд, и чем больше читал, тем больше открывались двери, сильнее меня охватывало беспокойство. Я оглядывался вокруг себя и думал: «Сколько всего наворочено! А порядка нет». Так постепенно я весь проникся мыслями о государстве. Я с грустью и удивлением стал понимать, что мы живем каждый всяк по себе – никому нет дела до интересов государства, а если кто кричит об интересах, тот притворяется. Все равно ему свое дороже, но он хочет выглядеть передовым и, тем самым, побольше урвать. Я видел, как разбазаривают государство: каждый старается на своем месте. «И тем не менее, – думал я, – государство еще все же живет. Чем же оно живет? – продолжал я размышлять. И пришел к такому выводу: – Структурой». Структура государства такова, что даже при нашем минимуме, который мы ему отдаем, оно еще в состоянии всячески себя укреплять. А что было бы, если бы мы, как муравьи, несли максимум государству! Вы только вдумайтесь: никто не ворует, не пьет, не лодырничает – каждый на своем месте кладет свой кирпичик в это грандиозное здание… Когда я вдумался во все это, окинул мысленно наши просторы, у меня захватило дух. «Боже мой, – подумал я, – что же мы делаем! Ведь мы могли бы, например, асфальтировать весь земной шар! Прорыть метро до Владивостока! Построить лестницу до Луны!» Я здесь утрирую, но я это делаю нарочно, чтобы подчеркнуть масштабность своей мысли. Я понял, что одна глобальная мысль о государстве должна подчинять себе все конкретные мысли, касающиеся нашего быта и поведения.
И я, разумеется, стал писать. Я не могу иначе. Иначе у меня лопнет голова от напряжения, если я не дам выход мыслям».
Начальник прочитал вступление и задумался. Потом отложил все тетради в сторону – решил взять их домой и почитать.
Внезапные рассказы
Мечты
Как-то зашел я в гостиничный ресторан – подкрепиться. Сел. Жду.
Подходит официант… Опрятный, курносый, с лицом, которые забываются тут же. Впрочем, у этого в глазах было некое презрение, когда он слушал. Он слушал и чуть кивал головой. И в глазах его, круглых, терпеливых, я обнаружил презрение. Это и остановило мое внимание на его скучном лице… И я без труда узнал человека.
Лет двадцать пять назад мы с ним работали на одной стройке, жили в общежитии в одной комнате. Было нам по шестнадцать лет, мы приехали из деревни, а так как город нас обоих крепко припугнул, придавил, то и стали мы вроде друзья.
Работали… А потом нас тянуло куда-нибудь, где потише. На кладбище. Это странно, что мы туда наладились, но так. Мы там мечтали. Не помню, о чем я тогда мечтал, а выдумывать теперь тогдашние мечты – лень. Тогда бы, в то время, если бы кто спросил, наверно, соврал бы – что-нибудь про летчиков бы, моряков: я был скрытный, к тому же умел врать. А теперь забыл… Всерьез захотел вспомнить – о чем же все-таки мечталось? – и не могу. Забыл. Помню, смотрел тогда фильм «Молодая гвардия», и мне очень понравился Олег Кошевой, и хотелось тоже с кем-нибудь тайно бороться. До того доходило, что иду, бывало, по улице и так с головой влезу в эту «тайную борьбу», что мне правда казалось, что за мной следят, и я оглядывался на перекрестках. И даже делал это мастерски – никто не замечал. Но едва ли я рассказывал про такую мечту. Да и не мечта это была, а игра, что ли, какая-то. Как про это расскажешь.
А он рассказывал. Он мечтал быть официантом.
Я хорошо помню, как он азартно напирал и шлепал губами про то, как официанты хорошо живут, богато. Он был тогда губошлеп, а потом, как стал, видно, официантом, то губы подобрал, сдержанный стал, вежливый. Только что это за презрение у него в круглых глазах? Никакого презрения тогда не намечалось, наоборот, дурак дураком был, простодушный и до смешного доверчивый. Даже я учил его, чтоб он не был таким доверчивым.
Меня не удивляло, что он хочет быть официантом. Я, наверно, думал: «Ну и будь!» Не отговаривал. Даже, наверно, гордился потихоньку, что сам я не хочу быть официантом, даже когда голодали. Но это теперь легко сказать, что – гордился, а гордился ли – не помню. Однако хорошо помню, что он хотел быть официантом. Я только то и помню: кладбище калужское и что он очень хотел быть официантом.
