рожновского курорта, устроив на работу в кабинет диатермии.
Папрскарж подал Ярыне руку, сел рядом. Заговорил о газете, которая была в ее руках. В обществе малознакомых людей он с удовольствием изображал болтливого старичка — это было самое безопасное.
— Ола приведет Ганзелку, — вдруг перебила его Груберова.
Папрскарж кивнул и продолжал говорить. Но мысли его сейчас были о другом. Граховец принес приказ штаба партизанской бригады выявлять людей, которые по каким-то причинам хотят покинуть Чехию, и переводить их через границу.
Вскоре пришел Ушелик, молодой, невысокий парень, плечистый, с загорелым лицом и коротко остриженными жесткими волосами. С ним был Ганзелка и еще какой-то блондин.
— Это доктор Дворжак, — представил Ушелик блондина Папрскаржу и Ярыне. — Я заодно переведу и его, — добавил он без всяких предосторожностей. Ушелик был явно подвыпивши, и ему, наверное, сейчас море по колено.
Папрскарж сидел молча. Поведение Ушелика ему не нравилось.
— Ола, — укоризненно сказала Ярына, — вы пили?
— Пили, — засмеялся Ушелик, и тут Папрскарж заметил, что у обоих его спутников тоже блестят глаза.
Ола попросил принести рюмки и вынул из бокового кармана бутылку водки. Он налил всем и высоко поднял рюмку, чтобы произнести тост; его тут хорошо знали, ведь не одного теленка пригнал карловицкий мясник во двор этой гостиницы.
Ганзелка все время молчал, сидел тихо, незаметно. Зато Ола Ушелик и Дворжак болтали наперебой все, что взбредет в голову, и с каждой новой рюмкой становились все шумнее и хвастливее.
Папрскарж наблюдал за ними со все возрастающим недовольством и тревогой.
Когда Дворжак на минуту отлучился, Папрскарж наклонился к Ушелику через стол и, серьезно глядя ему в глаза, сказал:
— Послушай, Ола. Мне не нравится твоя чрезмерная откровенность. Ты слишком много говоришь. Этот Дворжак — чужой человек.
— Чужой? Совсем он не чужой, — начал возражать Ушелик.
— Откуда ты знаешь, что он не шпик? — опасливо спросила Ярына.
— Ведь ты его совершенно не знаешь, ты только сегодня впервые увидел его, — строго заметил Папрскарж.
— Да не бойтесь вы, — убеждал их Ушелик. — У меня нюх!..
Это их не убедило, они сидели подавленные.
— Если бы я не верил людям, я бы вообще не стал их переводить через границу! — вышел из себя Ушелик.
— Допустим, — заметил Папрскарж. — Но ведь сперва надо хотя бы узнать, что это за человек.
— Да что вы беспокоитесь! Он парень что надо. Бежал из Праги, а теперь хочет перейти границу. Должны мы помогать таким или нет?!
— Должны, но…
— Мы ведь рискуем только до тех пор, пока он не попал в бригаду. А там — уж будьте спокойны — Ушьяк его проверит. Говорят, там каждого новенького как следует прощупывают.
Ушелик разговорился. Он любил разглагольствовать насчет партизанских законов и обычаев.
— Без разрешения никто не имеет права оставить свое место, и один человек никогда не знает всех паролей, если уходит из лагеря, — продолжал он.
Дворжак между тем вернулся и подсел к Ярыне. Осоловевший Ола Ушелик болтал не переставая. Он всячески расхваливал партизанскую жизнь. Папрскарж делал вид, что слушает его, а сам старался прислушиваться к тому, что Дворжак говорит Ярыне. Груберова — баба не промах, она старалась побольше выведать у него.
— А сколько вам лет? — кокетливо спрашивала она Дворжака.
— Угадайте.
— Ну, тридцать, не больше…
— Что вы! Мне только двадцать восемь.
— Так вы совсем молодой!
— Но я успел много пережить, — говорил Дворжак. — Любил одну женщину. Она была намного старше меня, но я ее очень любил. Мы строили планы на будущее. Однажды я вернулся из деловой поездки и узнал, что она мне неверна.
Он разглядывал скатерть и вертел пальцем бумажный кружок-подставку из-под пивной кружки.
— А потом еще крах фирмы, — продолжал Дворжак. — Я был компаньоном одной фирмы, и мы занимались кое-чем таким, что противоречит законам протектората, как это сейчас нередко бывает… К счастью, меня предупредил брат, что за мной придут, а брат у меня в тайной полиции, в нашей тайной полиции… Конечно, ничего хорошего ждать мне не приходилось: я — бывший офицер, перед войной работал на нашу разведку в Германии, знаю все диалекты немецкого языка, что ж мне было ждать?! Я и убрался поскорее из Праги — без денег, без всего… Надо было спешить…
— Жизнь за жизнь, и никакой пощады — вот как у партизан, — гудел Ушелик в лицо Папрскаржу, держа его за борта пиджака и раскачиваясь из стороны в сторону.
Папрскарж только кивнул, но сам подумал о другом — верить или не верить этому Дворжаку?
Вдруг Ушелик заметил в углу зала знакомых и побежал к ним. Дворжак тотчас же придвинулся поближе к Ярыне.
— Осторожно, — предупредила она его, — Ола ужасно ревнив. Вам это может дорого обойтись!
— Серьезно? — засмеялся Дворжак, но все же немного отодвинулся. — Знаете, говорят, женщина как кошка: кто ее гладит, того она и царапает, кто ее гонит, к тому она ластится.
Папрскарж снова с беспокойством взглянул на Дворжака. Он видел, что Дворжак все время держится настороженно, даже когда смеется, и подумал: «Это стреляный воробей…»
Время шло. Ушелику предстояла еще дорога в Карловицы. Он хотел увезти с собой на бричке Ганзелку и Дворжака, чтобы уже следующей ночью переправить их в Словакию. Но Дворжак отказался — он, мол, приедет в Карловицы завтра поездом и сам найдет Ушелика. Он позвал хозяина гостиницы, заказал комнату, достал документы для регистрации.
— И вы не боитесь? — удивленно спросила Груберова, когда хозяин гостиницы отошел.
— А, пустяки! — махнул рукой Дворжак. — Полиция наверняка разыскивает меня только в Праге, ей и в голову не придет искать меня в каком-то Рожнове…
Когда они выходили из гостиницы, чтобы проводить Ушелика, Папрскарж решил, что сегодня же расскажет об этом человеке Руде Граховецу.
День клонился к вечеру. У задымленного дощатого шалаша лежал на солнышке овчар и дымил трубкой так, что казалось, будто где-то что-то горит.
— Недаром говорится: до валашского шалаша что до валашского неба, — задыхаясь, заметил Руда Граховец, с трудом одолев наконец крутой подъем. Он шел во главе цепочки людей. Отдышавшись, Граховец поздоровался с овчаром:
— Здравствуйте, дядюшка!
— Здравствуйте, люди добрые! — промычал старый овчар, но не поднялся, а лишь перевалился на другой бок, подперев голову рукой.
Это место с овечьим загоном и шалашом овчара называли Вольная Воля, и неспроста. Находилось оно совсем близко от словацкой границы. Именно здесь границу перешли уже множество беглецов.
— Где же ваши сторожа? — спросил Граховец.
Он знал, что негоже торопиться и сразу начинать разговор о деле.
— Овчарки при стаде. Где же им еще быть?! — ответил старик и не спеша начал подниматься. — Пожалуй, пора загонять овец.
Прибежал огромный мохнатый пес и свирепо залаял.
— Веди их, Влкош, веди, — приказал ему овчар, указывая на загон.
