Думаю, что это — «Полюшко-поле».
Ильичев удивленно посмотрел на рассудительного и уверенного Романова.
— Откуда же ты знаешь Полюшко-поле? Ведь ты в нашем районе сравнительно недавно.
Немного знаю, даже видел. Говорили мне, что жил он не по средствам, пьянствовал и пытался покупать у старателей золото то «на зубок», то «на колечко» или просто «на память о Севере».
— Да, хитрый дядька, ключи к нему так и не сумели подобрать.
— А еще знаю, что у Полева в Ленинграде жена, а здесь он путался с другой женщиной, которая вылетела отсюда за несколько дней до него. Ка<к хотите, а телеграмма эта адресована ему…
Дмитрий ©стал, подошел к начальнику ОБХСС и положил руку на его широкое плечо.
— Надо искать «Саню». Искать немедленно, сейчас же.
«Саню» помогла найти телеграфистка. Вечером в дежурке зазвонил телефон.
— Это я, товарищ дежурный, девушка с почты, — прерывисто шептал в телефон женский голос, — телеграммы я принимаю, понимаете? Телеграммы!
— Спокойнее, спокойнее! Все понял, «девушка с почты»! Дежурный по райотделу вас слушает. Только не торопитесь.
— Саня! Саня здесь! Тот, что телеграмму о ботиночках давал. Скажите скорее товарищу Романову. В ресторане он, один за столиком. Видела его, когда заходила за ужином…
Через несколько минут двое подвыпивших парней вошли в ресторан. Они подошли к столику, за которым сидел рыхлый средних лет человек с отвислыми щеками и старательно зачесанной через лысину прядью волос, поздоровались с ним как со старым знакомым и бесцеремонно уселись на свободные стулья. Человек бросил пронзительный взгляд на развязных парней, но ничего не сказал и занялся едой.
— О-о, коньячок! Лафит шато ля росс!
— Армянский, кажется, — не поняв, отрезал он и вылил остатки в свой фужер.
— Официант, меню! — застучали парни вилками по бокалам. — Быстрее, машина ждет!
Разглядывая меню, они громко спорили. Потом один из ребят стал расспрашивать официанта:
— Икра кетовая есть?
— Есть, пожалуйста.
— А крабы?
— Баночку или порцию?
— Подожди, подожди. А шпроты?
— Имеются.
—. Коньяк какой?
— Есть грузинский, украинский, армянский.
— Тогда два по сто русской водки и щи!
И громко захохотали, видимо, довольные, что потешились над официантом. Неожиданно к столику подошли наблюдавшие эту сцену ребята с красными повязками на рукаве.
— Народные дружинники! — отрекомендовался один и тихо добавил: — Надо потише, нарушаете порядок.
Выпившие парни зашумели еще громче:
— A-а, отдохнуть рабочему человеку нельзя! Мы деньги платим, мы и гуляем!
Стыдно вам, как купчики, развоевались. Предъявите документы!
Парни покричали еще немного, но извлекли из карманов какие-то бумажки с печатями.
— А ваши документы, товарищ?
Доедавший свои щи рыхлый человек спокойно подал паспорт и как бы между прочим заметил:
— Як ним не отношусь!
Дружинники вернули паспорт, посоветовали буянам вести себя потише и ушли.
Присмиревшие парни быстро доели щи, опрокинули по полстакана водки и бочком, чтобы никого не задеть, пробрались к выходу.
Человек с отвислыми щеками вновь остался один. Прихлебывая пиво, он глядел поверх людских голов, всецело занятый своими мыслями.
Выйдя на улицу, парни твердой походкой пересекли скверик и вошли со двора в здание райотдела милиции.
Глава четвертая
В поселке угольщиков всего две улицы. Они расходятся от Дома культуры в разные стороны, поднимаются к входам в шахты, потом падают в низины и снова возни-
кают на другой стороне оврагов. Подальше от центра дома рассыпаны неряшливо и хаотично. Мешая друг другут они лепятся к подножиям сопок, прячутся в редких рощицах лиственниц, отгораживаются от соседей капустными грядками и картофельной ботвой.
Дом мастера кирпичного завода Александра Серегина Романов нашел сразу.
Зная, что хозяин в этот час бывает на работе, смело постучался в дверь остекленной веранды.
— Кто там? — спросил выглянувший в сени большеголовый худенький мальчик с руками, перепачканными чем- то белым.
— Ты не бойся, я к папе зашел…
— А я и не боюсь! Заходите, дядя, заходите, — приветливо распахнул он дверь.
Романов вошел в комнату и чуть было не опрокинул ведро с известкой.
— Папе помогаю, — торопливо оказал мальчик, заметив недоуменный взгляд вошедшего, — печку белю.
— А ты чей?
— Серегин я. Папа — кирпичный мастер, может, слыхали?
Романов внимательно посмотрел на мальчика. Значит, верно говорили, что у кирпичного мастера есть ребенок. Он невольно опустил взгляд на перепачканные известью детские ноги и сказал с видимым удивлением:
— Ишь ты, вырос! Сапоги-то какой номер носишь?
— Тридцатый. Батя обещал новые купить.
— Вот как! — Романов помолчал, чтобы не выдать волнения. — Ну, а комнату мне' не сдадите ли?
— Не знаю, папу опросите. Только он не любит чужих. пускать.
— A-а! Ну ладно, я после зайду.
— Заходите, дядя. Заходите!
Домой Романов возвращался расстроенным. Начальник отдела кадров завода и участковый уполномоченный неплохо отозвались о кирпичном мастере: дело знает, спокойный, о сыне заботится, дом содержит в чистоте. Правда, пьет иногда, но это, видимо, с горя: год назад жену похоронил. Ни в каких дурных делах никогда не был замешан.
— И сын у него есть, — докладывал Романов Ильичеву. — Мальчишке лет в семь-девять, в школу ходит.
— И все же от своей версии я не отказываюсь, — твердо закончил он…
Мучительно медленно тянулись дни. Многие часы просиживал Романов над грудами документов, запросов и записей своих бесед с людьми, надеясь найти что-либо, подтверждающее связь Серегина с преступной средой. Но пока это не удавалось.
Ниточка появилась неожиданно. В районное почтовое отделение из Ленинграда поступил телеграфный перевод на имя Серегина.
— Будете перечислять на сберкнижку или аккредитивами? — вежливо спросила девушка, когда заметно полысевший человек протянул в окошко руку с паспортом и бланком перевода.
— Наличными! — ответил тот и улыбнулся, показав при этом редкие зубы.
— У нас такая сумма сейчас и не наберется!
— Не знаю, это ваше дело.
