Второй раз идет Гжимек вдоль строя, за ним вырастает еще один строй. Триста узников гетто отвезли в тот день в Яновский лагерь.
С тех пор не прекращались расстрелы. Встречает Гжимек колонны, идущие на работу или с работы, тщательно проверяет одежду и обувь. Вообразит, что рванье недостаточно чистое — расстреливает, покажется грязной ветхая обувь — тоже расстреливает. Заметит на тротуаре соринку, дворнику больше не жить. Раскачивается в петле труп бывшего дворника, свисает в шеи доска с надписью: «У меня было грязно».
В своей вилле на Замарстыновской Гжимек тоже следит за «порядком», приспособился стрелять из окна по прохожим.
Беспощадно искореняет Гжимек недозволенное снабжение гетто. До него на улочках, прилегающих к гетто, женщины Львова поджидали колонны идущих на работу или с работы евреев, незаметно передавали пакетики — хлеб, мармелад, жиры, вареный картофель. Одни бескорыстно делились последними крохами, потерявшие совесть и стыд золотом измеряли свою жалость и свою доброту.
Теперь опустели улочки около гетто: Гжимек ежедневно охотится за поставщиками продуктов. Не один ходит — с конвоем. Задержит «преступницу» и тут же наказывает. Одну на мостовой выпорют, другую отправят в тюрьму на Лонцкого, третью привяжут к столбу у входа в гетто с табличкой на шее: «Я помогала жидам».
Как и раньше, встречает Наталка колонну фабрики «Пух и перо», теперь только издали может глянуть на мужа. Бородчук больше не берет передачи и письма: при въезде в гетто тщательно обыскивают его и подводу. Сам Гжимек предупредил: «Попытаешься провезти незаконно хоть грамм — повешу!».
Мучится Наталка неведением, доходят до нее страшные слухи о гауптштурмфюрере Гжимеке и кровавых событиях, приближающих гибель последних львовских евреев. Больше ждать невозможно, теперь любой риск оправдан, Фалек должен бежать. Как с ним встретиться, как поговорить по душам? Слышала от людей, что директор фабрики «Пух и перо» Мазуркевич очень охоч до денег.
Принарядилась, в меру подкрасилась и пошла на Джерельную, 5. Мазуркевич принял в своем кабинете. Понравилась красивая пани. Он вежливо выясняет, что привело ее на фабрику «Пух и перо»,
— Пан Мазуркевич! На вашей фабрике работает один знакомый еврей. Давно разыскиваю его, покойный отец одолжил ему до войны крупную сумму. Не отдает, а у него где-то спрятаны ценности, точно знаю, сам об этом рассказывал. Помогите с ним встретиться, потолковать наедине. Может, хоть перед смертью заговорит совесть. Только бы получилось, уж я вас отблагодарю.
Ишь чего захотела! Своих евреев он как-нибудь сам выпотрошит, только бы узнать, кто этот бывший делец.
— Красивой и элегантной пани готов помочь.
Не ожидала Наталка такой любезности от фабриканта, А есть ли любезность? Клюнул на «еврейское золото», рассчитывает на долю.
— Большое спасибо, пан Мазуркевич! — кокетливо улыбнулась Наталка. — А в благодарности не сомневайтесь, она как вклад в солидном швейцарском банке.
— Очень приятно, что пани знакома с банковским делом, — многозначительно ухмыляется Мазуркевич, — Я к вашим услугам, кого вызывать? Рядом с моим кабинетом свободная комната, там никто не помешает вашей беседе.
Свободная комната! Не раз попадали в эту ловушку простаки. В стене, соединяющей эту комнату с его кабинетом, вентилятором скрыто отверстие.
— Прошу вызвать Соломона Кайзера, — чуть слышно произносит Наталка фамилию, вобравшую всю ее жизнь.
— Соломона Кайзера? — переспрашивает Мазуркевич. — Что-то не слышал такого. Кто он по специальности, кем работает на моей фабрике?
— Ничего не знаю, случайно увидела в вашей колонне. До войны он был коммерсантом.
— Хватает на фабрике таких «коммерсантов». Страдаю за свою доброту, от них только убытки. Минуточку, пани, сейчас проверим, работает ли у нас Соломон Кайзер.
Заколотилось от счастья Наталкино сердце: сейчас увидится с Фалеком. Уговорит, обязательно уговорит. Бежать с фабрики намного легче, чем из гетто. А дальше все будет так, как планировали с Бородчуком.
Распахнулась дверь, пан Мазуркевич улыбается:
— Разыскали вашего еврея, сейчас приведут. Завел Наталку в соседнюю комнату:
— Не буду мешать, желаю удачи! — откланялся Мазуркевич и вышел, плотно закрыл за собой дверь.
Все складывается как нельзя лучше, а Наталка нервничает больше и больше. Какой-то липкий этот Мазуркевич, слишком любезен, очевидно, притворной улыбкой привык скрывать хитрость и подлость. Дура- дура, что натворила! Этот пан погубит Фалека. Бесчестные люди видят в каждом еврее богатство, пользуются беззащитностью несчастных и своей безнаказанностью. Так она же ничего не сказала о Фалеке — кто он такой, кем был, какой у него капитал. Пан Мазуркевич не может не знать, что у многих евреев давно нет ничего за душой! Так же должно закончиться и это свидание. А может, стоит обнадеживать пана, пока не удастся побег? Сможет приходить и «выведывать» у Соломона Кайзера, где спрятаны деньги… Посоветуется с Фалеком, вместе решат. Надо о многом поговорить, а за дверью могут подслушивать. Войдет внезапно Мазуркевич, услышит неосторожное слово и поймет, о чем идет речь. Надо Фалека ко всему подготовить.
Достала Наталка из сумочки записную книжку, на листке написала: «Сказала директору, что ты — делец, должник моего отца. Пришла за богатством, слышала, что ты его спрятал во Львове». Ни о чем больше не стала писать, об остальном перешепчутся.
Только спрятала сумочку — распахнулась дверь, секретарь ввела Фалека и, ни слова не говоря, удалилась.
Стоят Наталка и Фалек друг против друга, слова не вымолвят. Не ждал и не надеялся Фалек на встречу с Наталкой, да еще в этой комнате. И Наталка переполнена счастьем встречи, на которую давно потеряла надежду. Как хочется подойти и обнять, одни в комнате. Одни!
Протягивает Наталка исписанный листок и карандаш, произносит с усилием:
— День добрый, пан Соломон! Наконец-то я вас разыскала и пришла решить наши дела.
Прочел Фалек, приложил палец к губам и хрипит:
— Добрый день, пани! Что-то я вас не припоминаю, и какие могут быть дела у еврея с украинкой?
В том же блокноте пишет Наталке: «Мы незнакомы. Эта комната — ловушка, Мазуркевич слышит все через стену».
В этой комнате Мазуркевич устроил свидание Брилю с украинцем, прятавшим его ценности. Честным оказался украинец, не польстился на ценности Бриля, встреча обернулась для обоих бедой. Стал Мазуркевич шантажировать Бриля, требовать ценности, угрожая погибелью — ему и украинцу. Достиг своего, не мог же Бриль погубить украинца за его доброту. Рассказал Бриль об этой истории Фалеку и вскоре исчез.
Неизвестна Наталке судьба Бриля, но записка Фалека подтвердила ее опасения. Взяла себя в руки, говорит ироническим тоном:
— Чего, пан Соломон, уставились на меня, будто я — удав, а вы — кролик? Не съем! Присаживайтесь и успокойтесь. Вспомните, мы же с вами встречались.
Умолкла и пишет в блокноте: «Все отрицай, но дай повод для еще одной встречи. Готовлю твой побег с фабрики, Бородчук поможет».
Прочел Фалек записку, говорит безразлично:
— Простите, пани, ничего я не помню. Много людей раньше встречались с несчастным евреем, с тех пор голод и холод съели мозги.
— Пан Соломон, не хитрите, отдайте те деньги, которые одолжили у моего отца. Они же вам теперь ни к чему, а я уж о вас позабочусь. Пан Мазуркевич — мой друг, мы вам поможем! Не спешите с ответом, подумайте.
Снова Наталка предлагает бежать. Фалек много думал над планом побега, кажется, все более реальным. С фабрики уехать легко, незачем прятаться под козлами в ящике. Евреи еще работают на
