…В тот день на острове я сразу принял решение. Ближе к вечеру выбросил в море чемодан – помню, как шевелились на волнах рукава ее белой блузки. Плавали ватные палочки. Потом выплатил хозяйке на неделю вперед, сел на мотороллер.
Дорога лежала на ту сторону острова.
И вот я еду. По дороге меня обгоняют грузовики, набитые тюками и канистрами. Навстречу двигаются такие же, груженные длинными пластиковыми пакетами. Лес вокруг замусорен, ветки изломаны.
Какие-то клочья висят на стволах и сучьях. Сквозь заросли вижу нечто большое и белое, вроде тента, и сворачиваю с дороги. Это прогулочный катер, /в километре/ от берега. Из иллюминатора сладкий запах гниющей органики. Когда глаза привыкают, вижу несколько обнаженных тел; два мужских и одно женское; тела сплелись, как будто волна настигла их в момент любви. Но поражает не мертвая плоть, а то, как безучастно буйствует зелень в иллюминаторе.
Ближе к берегу канавы завалены сплющенными машинами. Наконец я выхожу к морю. Там, где еще недавно мы занимались любовью, копошатся спасатели. Один из людей в халатах берет меня под руку. Вынимаю
/его/ паспорт, киваю на битый кирпич. Меня отводят в палатку.
За пластиковым столом сидит человек в бежевой форме, на лице марлевая повязка. Лежат бумаги, фотоаппарат. Он обращается на английском.
– Excuse me? – переспрашиваю.
Чиновник опускает повязку, повторяет фразу. Я беру чистый бланк; он показывает на параграфы:
– По возможности точно.
Когда он говорит, под марлей шевелятся губы, и на секунду мне кажется, что во рту у него насекомое. Я улыбаюсь.
Я пересекаю пляж и на разбитом помосте заполняю анкету. Дата прибытия в Таиланд, откуда. Название гостиницы. Наконец остается только имя.
Чиновник невозмутимо сличает данные с паспортом, выписывает документы. Я беру бумаги для аэропорта. Насекомое под марлей снова шевелится, чиновник желает удачи.
Моя новая жизнь начинается.
…В самолете потянуло холодом, народ зашевелился. Стоя в туалете, я проверил кошелек с ключами и карточками. Снова посмотрел в зеркало.
Вокруг шеи оранжевый буддийский платок, шапка. Лицо небрито, выгоревшие брови. Потемневший, чужой взгляд. Наглая ухмылка незнакомого человека. Я резко придвинулся к амальгаме, но черты лица тут же смазались, расплылись.
“Кто там?”
На улице щеки обжег морозный воздух, как будто содрали кожу.
На снегу у трапа топтались несколько человек в военной форме.
ЧАСТЬ II
“Я писатель. Несколько лет назад я написал книгу, роман. Это первая моя книга, но дело не в количестве, вы понимаете. Чтобы стать путешественником, не нужно колесить по миру. Достаточно пройти путь из точки „А” в точку „Б”, пересечь местность.
Книга – то же путешествие. Сначала она пугает вас тем, что непредсказуема и темна. Опасна. Но стоит преодолеть часть пути, как все меняется. Реальная жизнь уходит в тень. Теперь она пейзаж за окном вагона. В котором едут вымышленные персонажи, и ты вместе с ними.
Об этом, в сущности, пойдет мой рассказ.
В то лето я заканчивал роман – историю из жизни московского человека, чья физиономия, как бывает в дебютных вещах, имела авторские черты. Книга близилась к финалу, не хватало развязки. Мне хотелось осуществить ее в Стамбуле. На берегу Босфора. Там, по моему мнению, она будет ярче. Эффектнее.
В те времена я полагал, что настоящий писатель должен знать место, где разворачивается сюжет его книги. В этом, казалось мне, состоит писательская честность. Ответственность за то, что пишешь.
Однако все вышло иначе.
Гостиница, в которую меня привез таксист, находилась в шумном районе
Стамбула, недалеко от английского посольства. Музыка, пьяные крики рыбного рынка, сирены – все это мешало мне работать. Спать. Но, ворочаясь на мокрых от пота простынях, я убеждал себя, что это – настоящая городская жизнь. И она пригодится для книги.
Днем осматривал мечети, спускался в катакомбы. Сидел в кофейнях, толкался на базарах. Подсматривал и записывал. Снимал на пленку.
Скажу честно – люди, которых мне доводилось встречать, часто обманывали меня. Обсчитывали, продавали некачественный товар.
Злословили и смеялись. Какой-то мальчишка даже бросил камнем, когда я стал фотографировать женщину.
Но я не унывал, не обижался. События воспринимались мной как часть
Стамбула, то есть часть моего романа. А значит, все в порядке.
Неделя творческой командировки подходила к концу, блокнот наполнялся записями. В один из последних дней ноги занесли меня в тихий переулок где-то на задах Святой Софии. Как называлась улица? Куда вела? Не знаю. В стене, увитой плющом, виднелась узкая лестница. Она терялась в полумраке. Характер мой таков, что я любопытен и доверяю интуиции. Вот и теперь некая сила толкала меня на ступеньки.
„Будь что будет”. – Я решил не сопротивляться.
И, спустившись, толкнул деревянную дверцу.
За стеной оказались дворик и сад, обнесенные галереей. Через стену шумел город, а здесь розы и фонтан, тренькает музыка.
Узкие комнаты-кельи меж колонн пустовали. Только в одной, скрестив по-турецки ноги, сидели мальчики. По-птичьи задрав головы, они слушали учительницу, чей голос долетал из глубины комнаты. Потом как по команде мальчики склонились над планшетами. И ровный свет из ячеистых окон освещал их узкие спины.
„Словно костяшки на счетах!”
Сравнение показалось мне удачным, я достал записную книжку – и встретился взглядом с учительницей.
Увидев глаза девушки, я обомлел. Настолько необычным, завораживающим и одновременно знакомым был ее взгляд. Как будто мы давным-давно знали друг друга, но потом расстались. Забыли – и вот встретились через много лет.
Урок продолжался, а я все стоял в дверях – и боялся пошевелиться.
Время от времени она делала ученикам замечания. До меня долетали звуки чужого языка – звонкие и вместе с тем нежные. Как будто перебирают четки или босыми ногами идешь по гальке (это сравнение я тоже успел записать в книжку).
Когда наши взгляды снова встретились, она показала знаком, чтобы не мешал, вышел. Но у ворот, когда отчаяние уже разрывало сердце, до меня долетел звук ее голоса. Я развернулся – она ждала меня на пороге.
Знаете, как это бывает, когда хочется обнять незнакомую женщину?
Когда кажется, что никого ближе у тебя в жизни не было? Я назвался русским писателем. Сказал, что собираю материал для новой книги. А сам думал только о том, чтобы поцеловать ее в шею. Широкие и плоские брови. Нежный, в черных прядях, висок.
Она слушала, изредка поднимая глаза. Тревожные, влажные. Темные.
Отвечала – это урок каллиграфии, она художница, – машинально поправляя на груди рубашку. Но не в словах было дело! Ибо когда наши взгляды встречались, раздавался щелчок. Разряд, от которого сладко