нужно с ним хотя бы иметь возможность поговорить.
Если называть то что произошло с русскими, установлением дипломатических отношений, может, попытаться действовать через них? Попросить свидание… Нет, русские на это не пойдут. Они бомбы-то взяли, стиснув зубы. Хотя вроде по урану какие-то подвижки есть, вроде они собираются пустить пробный рейс Ванино — Новый Берлин. Но в любом случае контакты с ними на такие темы — это дело перспективы, а не сегодняшнего дня. Да и встреча военных, не сложивших оружия с главой государства под арестом — это какой-то очень хреново завуалированный этап подготовки государственного переворота. В НКВД тоже не дураки сидят.
— Мы так никогда не выработаем решения, — прошептал Ройтер Майеру. — Надо действовать, а не болтать.
Майер вроде бы согласился, но слова «действовать, а не болтать» можно было понимать по-разному. Все бы решалось просто, если бы был отдан приказ.
— Я не смогу вас транспортировать прямо в камеру. Это в открытом море плюс-минус 1000 метров приемлемо, а тут да на такое расстояние… Просто в один прекрасный момент Вы окажетесь, например, в стене дома на Кудам. И уже насовсем.
— Попробуйте связаться с подпольем. Может, оно как-то поможет наладить связь со Шпандау. Оно в Берлине есть — однозначно. Столько сил в свое время потратили… — напутствовал его Дитер Шеффер — бывший начальник военной приемки завода в Бреслау. Скорее повинуясь интуиции, чем какому-то заранее продуманному плану, Ройтер действовал через голову Рёстлера. Формально он был прав. Рёстлер не являлся должностным лицом СС, он продолжал играть свою прежнюю игру в «министра без портфеля».
До Пенемюнде «Ханебу» летит 3 часа. Перегрузка 4G. Купол звездного неба над тобой потрясающе красив, но не до этого. Особенно тяжел момент зарывания в воду. Как будто тебя по голове ударили молотом. Главное неожиданно. Плюх! Торможение, бурление пузырей за бортом, турбина глотает воду. Вы на земле Германии, вернее на море. 22:30.
Это, конечно, страшное оружие, превосходящее все, что когда-либо было раньше. Его невозможно преследовать, в него невозможно попасть ни из чего, что есть на вооружении всех армий мира. Скорость — выше, чем скорость снаряда.
Это уже был совершенно не тот Киль, который помнил Ройтер. Трава уже успела прорасти сквозь железо и щебень, издалека доносился вой одичавших собак. Величественные и грозные доки, в которых ковался меч Ньерда, представляли собой жуткий лес покореженных металлоконструкций. О великой цивилизации, чье сердце билось здесь всего каких-то 3 года назад, напоминали только руины. Колизей, Парфенон XX века. Великое умерло. Ушло с героями, сгинувшими в горниле мирового пожара. Остались пигмеи. Это была какая-то насмешка, но даже торговые суда были какие-то микроскопические.
2-3 тысячи BRT. Ройтер не сразу понял, зачем они несут на флагштоках букву «К»[46] вместо национального торгового флага Германии. Глумеж какой-то, притом совершенно не оправданный. Все равно что заставить побежденного носить на шее сиденье от унитаза. Что, греет вас, что страна лишилась флота? А то, что этот флот, несмотря на свою малочисленность и техническую отсталость, 6 лет противостоял превосходящему в разы его противнику? Нет. Пленных все-таки брать нельзя. Накамура прав — это люди, полностью утратившие лицо. Тот, кто был побежден, не должен становиться победителем. Лучший пример — французы. Все эти бывшие маки, которые сидели по сараям в войну в обнимку с двустволкой теперь отрываются на проститутках. Нашли виноватых. Похоже, что для них квинтэссенция войны — штурм публичного дома. Ну, давайте теперь разобьем все зеркала в Париже за то, что они имели наглость отражать оккупантов. И поскольку последние все-таки мочились в унитаз, то назло нацистам будем теперь мочиться мимо! Ура! Да здравствует антигитлеровская коалиция!
Ройтер пожалел, что взял с собой несколько человек. Картина опустошения, которая рисовалась им в пещерах под ледяным панцирем базы 211, на поверку оказалась в разы страшнее и могла негативно отразиться на боевом духе. Самое страшное были люди. Потерянные, усталые, с отсутствующим, затравленным взглядом. Главной их заботой было — как достать пропитание. Ройтер помнил двадцатые. Да, было тяжело, было голодно. Но такого опустошения в душах не было. Да и города не представляли собой выжженные пустыри. Трубы, стены, обрушенные кровли соборов. Кое-где мелькали редкие каркасы строительных лесов, копошились люди, но это было скорее исключением. Новеньким кирпичом сверкали только казармы оккупационных войск и муниципалитеты. Газеты на все лады хвалили инициативы американцев по предоставлению финансовой помощи «разоренной Европе». Типичная англосаксонская обманка. Сначала мы вас разбомбили, теперь даем кредиты на восстановление — потом вы платите нам проценты. То есть у вас остается все, как и было, только теперь вы нам пожизненно должны… Здорово придумано, нечего сказать!
Почтовый перевод
100 000 рейхсмарок[47] Эмме Альбрехт от Конрада Ноймана
P.S. Мне приходилось сражаться плечом к плечу с вашим супругом. Память о нем не позволяет мне оставить без попечения его семью. Считаю своим долгом передать вам указанную сумму денег. Впредь буду стараться помогать вам более-менее регулярно.
Режим, насаждаемый в Бизонии, — объединенной зоне оккупационных англо-американских войск, — был жестким. Документы проверяли на каждом шагу. Но подделка документов еще с 30-х годов была коньком гестапо, специалисты в этих вопросах работали и в Новой Швабии, и работали хорошо.
План был таков — закрепиться в Бизонии, связавшись с подпольем, проникнуть в английскую зону в Берлине. На все — 70 дней. Как раз успеть до начала навигации. А там — провести учения и на Гамбург!
Легализация занимала некоторое время. Толпой, естественно, никто не ходил. Каждый сам за себя. Встречались 2 раза в неделю.
Наверное, лучше всего в оккупированной стране чувствуют себя железнодорожники. Они всем нужны. И немцам и американцам. При этом ничего такого они не делают. Просто работают. Еще, наверное, неплохо быть пожарным или врачом. Но врач у нас известно кто, этому будет легче всего. Еврей — врач. Еще научить его аборты делать и — в путь. На аборты нынче спрос.
Очередь — всегда зрелище неприятное, а очередь на биржу труда… При этом еще какие-то истерички создавали дополнительную нервозность. Всех нормальных мужиков поубивали — воспитывать некому.
— Вы стоите в это окошко? — обратился он к человеку в потертой унтер-офицерской шинели. С очень худым, изможденным лицом, острые черты которого казались от этого еще острее.
— А ну, заткнулись там, лошади сутулые! — крикнул он, по привычке переходя на командный голос. Тетки приумолкли.
От звука голоса Ройтера человек впереди него вздрогнул. Его вовсе не смутило то, что Ройтер сказал. Его поразил звук голоса. Медленно-медленно он обернулся, встретился взглядом с Ройтером и проехал мимо, затем еще и еще раз. Да Ройтер и сам смотрел на него и не узнавал. Еще, еще одна попытка. Что-то определенно в них было такое, что заставило друг на друга обратить внимание.
— Кречмер!
Человек тупо уставился на Ройтера, пытаясь вспомнить, где и когда он его мог встречать. В лагере Монтейт? В Броуменвилле?
— Я знаю вас?
— Полагаю — да, — ответил Ройтер.
— Не припомню, извините, — Кречмер порвался уйти из очереди. Видимо, его сильно достали, если вот так, из-за обращения к нему незнакомца, можно было взять и покинуть место в очереди.
— Отто, стой! — догнал и остановил его Хельмут. — Я — Ройтер!
— Не надо шутить на эту тему.
— Я не шучу. Я Хельмут Ройтер. Но просто по понятным причинам несколько изменил внешность.
— Хельмут Ройтер погиб в 43-м году.
