К тому времени, когда птицы полетели над нами на север, я уже был в состоянии встать со своего ложа и, хромая, передвигаться вокруг него. Ложбина и равнина очистились от снега, лед на реке растаял; кое-где показалась трава. Теперь я велел Маство постоянно наблюдать за местностью с холма, и днем в вигваме мы костра не разжигали.
Однажды под вечер Маство сбежал вниз с великой новостью, которую мы давно ожидали: появились враги, и восемь их вигвамов составили лагерь в долине, как раз под холмом.
Наступила ночь. Сатаки и Маство навесили на себя и Короткий Хвост наши седла, веревки и все остальное имущество, и мы навсегда покинули свой вигвам. Я ступал с величайшей осторожностью, так как нога еще полностью не выздоровела. Поднявшись на холм, мы перешли в следующую долину. До наступления сумерек Маство следил за лагерем врага и заметил, что его обитатели не подозревают о нашем присутствии. Они позволили своим лошадям свободно пастись в долине и ни одну из них не стали загонять на ночь в лагерь. Без сомнения, они полагали, что такой ранней весной военные отряды еще не отправились в поход. В противном случае так мало семей (только восемь) никогда не оставили бы главный лагерь племени для самостоятельной охоты.
Вполне благополучно мы согнали вместе целый табун лошадей, поймали трех из них для езды верхом, а двух – для того, чтобы навьючить их нашими вещами. Все это сделали Сатаки и Маство, а я ими руководил. Затем они помогли мне сесть в седло, и я поехал впереди, показывая направление. Они погнали за мной табун, и нам удалось спуститься вниз по долине, так и не замеченными спящими кроу.
На нашей тропе, ведущей к дому, мы пробыли шесть дней. По дороге Сатаки и я обсуждали: что мы должны сделать по нашему прибытию туда? Наконец мы приняли окончательное решение – договорились ехать прямо в лагерь кайна и сразу же узнать решение своей судьбы.
И вот на исходе шестого дня мы тихо въехали в их лагерь. Сатаки сразу же отправилась в вигвам Трех Бизонов, а Маство и я – в вигвам одного нашего друга. Там я сел на отведенное мне место. Я так беспокоился за свою любимую, что лишился дара речи. Маство разъяснил нашему другу причину моей тревоги. Хозяин и его жены также притихли, все мы, затаив дыхание, сидели и слушали, что происходит в лагере.
А между тем Сатаки вошла в вигвам Трех Бизонов. Она остановилась у костра и глядела на него, а он – на нее.
– Итак, где же ты была? – спросил он.
Она рассказала ему все.
– Я так и думал. А где же теперь твой молодой человек? В вигваме Белой Ласки? Сейчас же пойди к нему и скажи, чтобы он шел сюда.
Так он сказал и не добавил больше ничего.
Сильно испуганная, вся трепеща, Сатаки пришла за мной. Я пошел с ней – с ружьем в руках. Если нам суждено умереть, то прихватим с собой еще кого-нибудь!
Сатаки отдернула занавеску у входа, и я вошел первым. Три Бизона жестом пригласил меня сесть слева от себя [40].
Когда я усаживался, то увидел, как он бросил взгляд на мое ружье со взведенным курком и улыбнулся.
– Ну, молодой человек, я полагаю, что ты прибыл издалека, от Бобровой Головы, – начал он.
– Да, – коротко ответил я.
– Я хочу сказать тебе несколько слов, – продолжал он. – Это касается Сатаки, женщины твоей и моей. Дело в том, что она по-настоящему никогда не была моей. В этом вигваме, где мы сейчас разговариваем, она впервые. Когда она недолгое время была в нашем лагере, она жила в другом вигваме и болела. Люди говорят, что у меня каменное сердце. Может быть, и так, но сейчас я стал мягкосердечнее. Я знаю, что Сатаки любит тебя больше, чем какая-либо женщина любит мужчину. Я знаю, что ей пришлось сотни раз рисковать жизнью, пробираясь в холодную пору, через глубокие снега до далекой Бобровой Головы. Молодой человек, я отдаю ее тебе и вместе с нею даю тебе двадцать лошадей.
Он закончил. Я не верил своим ушам и сидел ошеломленный. Но не так вела себя Сатаки! Она вскочила, подбежала к этому великодушному человеку, поцеловала его в лоб, повернулась ко мне, обняла меня и заплакала. Я думаю, что потребовалось немало времени, чтобы ее глаза стали сухими.
– Вы можете идти, дети мои, – закончил Три Бизона.
Мы ушли. Сначала к Маство, потом к нашим лошадям, а затем отправились вверх по реке к лагерю пикуни, куда мы победно ворвались на полном скаку. Там в нескольких словах я разъяснил отцу и матери, что с нами произошло.
И что, вы думаете, после этого сделала моя мать? Сначала она обняла нас, затем побежала через весь лагерь прямо к вигваму Черной Выдры, встала там и во весь голос объявила ему, что его злобное заклятие потерпело крах. Она пела. Она танцевала. Она вновь и вновь выкрикивала слова о его подлости по отношению к ней и ее близким. Она срамила его так, как никогда раньше не был опозорен ни один мужчина в нашем племени. Видя это, набралась смелости даже мать Сатаки. Выйдя из вигвама, она вместе с моей матерью пришла к нам.
Через четыре дня Сатаки и я поставили наш собственный вигвам – дом нашего счастья.
Джеймс Шульц и его повести об индейцах
Вспомним, как в «Песне о Гайавате» Лонгфелло могучий Гитчи Манито – владыка всего сущего на земле – созывает на совет индейские народы:
Именно с упоминающимися в этом перечне черноногими – могущественным союзом племен конных охотников на бизонов – связал свою жизнь Джеймс Уиллард Шульц (1859 – 1947).
70-е годы прошлого века – драматический период в жизни индейцев северо-западных прерий Америки. В это время там начинают исчезать, казалось, прежде бесчисленные стада бизонов, дававшие племенам пищу, кров, одежду. И как раз тогда, в прериях Монтаны впервые появляется молодой Шульц, уехавший из дома, по его собственным словам, «в поисках первобытного образа жизни и приключений». И он сполна получил и то и другое.
Приняв индейское имя Апикуни (это имя носил в детстве его новый друг, один из индейских вождей – Бегущий Журавль), Шульц женился на индианке и навсегда связал свою жизнь с Конфедерацией индейцев черноногих – сначала как ее друг и фактически член одного из ее племен, а потом как писатель, рассказавший о ее истории.
Шульц кочевал вместе с индейцами, ходил с ними на охоту и на войну, участвовал в религиозных обрядах – словом, старался жить всеми их нуждами и заботами. Другой стороной его деятельности была торговля: Шульц скупал добытые индейцами шкуры и меха. Вспоминая впоследствии прошедшие времена, он писал: «В этих краях было немало дичи – бизонов, лосей, оленей; индейцы много охотились; жили они счастливо и беззаботно».
