Просто собрался показать вам кое-что особенное. Все, не целую, не трогаю, все, несу себе и несу, а для успокоения воображаю, что вы ковер.
Арина, перенервничав, не могла успокоиться, ее колотило от испуга. Федор опустился с размаха на услужливо подвернувшийся диванчик. Тот жалобно запищал под тяжестью.
— Блин, буржуйская мебель. Ни сесть порядочному мужику спокойно, ни встать.
— Нас двое.
— Номинально. Вы не считаетесь.
— Совсем?
— Абсолютно. Так, шутки в сторону. Рина, какого черта? Зачем рыдать? Что такое ужасное произошло? Я требую объяснений.
— По какому праву?
— Ну, ради бога. Поговорим как взрослые люди. Я тороплю события? Вы воспринимаете это как неуважение? Я насквозь мокрый от ваших слез, провалиться мне на этом месте. Лорелея, я успел забыть, что за порядочными девушками полагается ухаживать. Простите старого грубияна. Постараюсь не набрасываться. Успокаиваемся, не трясемся словно в лихорадке, вытираем глазки.
Она продолжала всхлипывать, но уже не так усердно. Его руки совсем иначе, не жадно, не страстно, не пугающе легли на хрупкие плечи.
— Сладкая моя. Я совсем обезумел, не сердитесь, уже много лет я так не заводился с пол оборота, вы же не делали ничего, чтобы меня взбудоражить! Ничего! Просто стоит сказать что угодно, или посмотреть. И готово. У меня в глазах темнеет, Лорелея, так я вас хочу. Нет, не надо отворачивать личико, это совсем не стыдно — быть желанной, наоборот. Как мне выразить чувства? Вот когда даже циник жалеет, что не родился поэтом. Рина, котенок с апельсиновой шерсткой и злыми зелеными глазищами, Рина, я зачерствел в последнее время, до меня никто не мог достучаться. И вдруг — Ваш голосок. Ваш. Мы все еще на «вы». Не верю я в романтику, Рина, не верю. И в любовь, способную разрушить стены тоже. Сухие факты таковы: я уезжаю завтра. Нет, уже сегодня. Далеко и надолго. По делам. Я деловой человек, серьезный, немолодой, не умею ухаживать, петь серенады и скакать счастливым козленком.
— А сколько вам лет, Федор?
— Отгадайте.
Она смотрела в его лицо снизу вверх: лучики, разбегающихся от углов глаз морщин, но так у всех кто много смеется, одна глубокая вертикальной бороздкой на переносице — ерунда.
— Тридцать два…тридцать пять
Уверенно сказала она.
— Сорок один.
— …
— Немало, верно? Не стану говорить вам, что жизнь серьезная штука, что я многое повидал. Вешать спагетти на ваши розовые ушки. Мне уютно, тепло, светло рядом с вами. Один минус — приходится сдерживаться, чтобы вас не пугать. Ведь вы напугались, крошка. Почему?
— Так.
— Значит, кто-то был с вами груб. Много идиотов на свете. Нужно просто перевернуть испорченную страницу и рисовать дальше.
— Рисовать?
— У вас такие пальчики, Рина! Тонкие, длинные, заостренные… Знающему человеку есть от чего сомлеть. Королевские ручки, Рина. Они огрубели от бесконечных стирок, за ними плохо ухаживают, небрежно. В лучшем случае мажут кремом раз в два дня. Верно?
— Еще реже.
— И?
— Федор.
Она коснулась губами его шеи. Вокруг белесого старого шрама кожа покрылась мурашками.
— Отпустите меня, пора спать.
Он точно очнулся, встряхнул головой и хмыкнул.
— Наваждение какое-то. Могут два чужих человека быть настроены на одну волну? Мне ведь даже не надо было вас видеть, чтобы понять…ОНА! ТА САМАЯ.
Помолчали. Теплые руки Федора легли Арине на бедра.
— Я вам обещал показать нечто особенное. Исполню и отпущу. Идем. Кони пьяные, а хлопцы запряженные.
Он встал, продолжая удерживать ее на руках, не обнаруживая напряжения, легко, это впечатляло, и свернул за угол.
— Нам сюда.
— Что здесь?
— Закройте глаза, ну, я жду.
Арина послушалась, Федор какое-то время с улыбкой рассматривал ее лицо.
— Нет, нет, не подглядываем. Еще немного. Все.
Арина открыла глаза и застонала, благоговение и восторг, которые она не могла скрыть, требовали выхода. В полукруглой комнате, затемненной, лишенной окон горели два небольших идеально размещенных светильника, а между ними на стене, в черной резной лакированной раме висела картина. Небольшой залив, врезающийся в полукруглую песчаную бухту, солнечный диск самым краем чуть коснувшийся воды. Дремлющий перламутровый дракон. Хвост, усеянный шипами, почти свешивался из рамы — так здорово, объемно он был выписан. Чешуйки на туше чудовища поблескивали. Смысловым центром полотна являлся молодой мужчина, полу мальчик, совершенная красота которого была подобна удару. Длинные, глянцево черные волосы шевелил ветер. Кто был этот юноша? Воин? Широченные плечи, худые, но сильные руки, золотой с идеальными кубиками мышц, живот. Красавец смотрел прямо на зрителей, чуть насмешливо, прищурив миндалевидные умные глаза. Меч лежал в стороне, на коричневых ножнах, покрытых затейливой резьбой, отражалось солнце. Ресницы дракона вот-вот должны были вздрогнуть. Не банальное подражание Валеджо! Настоящее, пугающее своей мощью искусство. Чудовищная чешуйчатая лапа касалась бедра воина. Когти, погруженные в песок, слабо светились изнутри. Худосочная желтоватая травка, примятая этой странной парой была выписана не хуже чем на полотнах Шишкина. Волна, облизывающая отброшенный в сторону перевернутый щит казалась прохладной и пахла водорослями. Впечатление было столь сильным, что Арина зажмурилась, плотно стиснув веки, но все равно продолжала видеть надменное, гордое, бронзовое, синеглазое лицо. Одна из непослушных черных прядей свернулась кольцом на ключице.
— Нравится?
— Талант необычайной силы. Даже жутко. Чья работа? Я никогда не видела ничего созданного этой рукой. Никогда!
— Еще бы. Она пока не выставляется. Собралась потрясти мир. Для этого нужно кое-что побольше, чем просто десяток приличных картин. Это ее идея. Большая выставка. Чтобы проснуться знаменитой. Работы свои практически не продает. Пока. До поры до времени. Эту еле вырвал. Три дня уговаривал. Надо было Сашку побаловать. Заслужил. Не скажу чем, да и не важно это. Призадумался я поначалу. Но ненадолго. Вспомнил, что он, дурачок, разные сказки для взрослых почитывает. Фэнтези увлекается. Вот и угадал. Угодил.
По вопросу стало ясно, что последние слова Федора Арина пропустила. И чего он распинался?
— Вы говорите ее идея? Не может быть. Стиль совершенно мужской.
— Не силен в искусствоведении. Но знаю точно, кто это сделал. Видел своими глазами.
— Вы знакомы с художницей?
— Она моя дочь. Единственное, что уцелело в моей сожженной жизни. И, действительно, жутко талантлива.
— Она же совсем молоденькая? А здесь рука зрелого мастера.
— Ей двадцать один год.
— Правда, ваша дочь?
— Я же предупреждал, что староват. Она сейчас живет и работает в Анапе. Я снял им домик на пару лет.
