продолжало витать в воздухе над родионовской макушкой. Дамы, вернее некоторые из них, с вялым любопытством смотрели на подругу инструктора, несколько минут назад совершенно всех заворожившую. Арина вытерла потную физиономию и шею. С собой на занятия полагалось приносить по крошечному полотенчику, как раз для этой цели. И направилась в тренерскую. По праву ближайшей, вернее единственной, подруги королевы аэробики она раздевалась там, вместе с ней. Иначе ей пришлось бы сгореть от стыда перед дамами за свое доисторическое белье и штопаные колготки.
За дверями на скамейке, расставив ноги и хлопая себя по мощным бедрам, громко хохотала Алена. Двое незнакомых мужчин ей что-то говорили. Вернее говорил один, внесла поправку Арина, идя им навстречу по отвратительно освещенному коридору.
— Уморил, Сашка!
Взвизгнула Алена.
— Я на тебя Василию пожалуюсь. Точно. Он тебе обормоту покажет кузькину мать.
— Я от твоего монстра со скальпелем — убегу заранее. Фиг догонит. Кто у нас на сборах всех быстрее носился?
— Ты, родной. Ты, конечно.
Значит, друг из спортивной юности, отметила Арина. Второй незнакомец стоял в трех шагах и… пытался рассмотреть ее. Дудки! Единственная лампочка боролась с темнотой в непосредственной близости от глаз. Так что девушка оставалась для него силуэтом на фоне зашторенного окна. Арина же могла полюбоваться чужаком. Длинное черное пальто скрывало фигуру. Черные перчатки он держал в руке. Хотя чем тут любоваться? Лицо как лицо. Чрезвычайно самоуверенное, это да. Словом ничего особенного. Ничего особенного? Арина могла поклясться, что женщин к нему тянет точно магнитом. Он напоминал насторожившегося хищника. Большого, сильного и опасного.
— Притормози!
Скомандовала Алена повелительным инструкторским басом. Повернулась к высокому незнакомцу.
— Вот она, твоя колдунья.
— Я сказал — Лорелея.
Спокойно поправил он и добавил задумчиво, теперь уже обращаясь именно к Арине.
— У вас фантастический голос. Заслушался. Проникся. Чуть не улегся здесь на полу. Чтобы соответствовать. Вы так необыкновенно на меня подействовали.
Арина, неизвестно почему разозлилась.
— Насколько я помню, Лорелея губила мужчин. Это не мое хобби! До свидания.
Обогнув незнакомца как столб, она гордо удалилась в тренерскую. Вслед донеслось тихое и обещающее:
— До свидания, Лорелея.
— Вот, чудачка. Чего взбеленилась? А?
Выговаривала ей Алена по дороге домой. Она водила свою колымагу аккуратно, но без страха.
— Сашку, сто лет не видела, представляешь? Этот паразит мотался по заграницам. Вернулся недавно, успел жениться, остепенился, подлец. Он у нас слыл первым парнем на деревне. Пол сборной по негодяю сохло. А друг его… Да тоже из бывших, наверное. Да и не суть важно, впрочем. Хороший мужик. Сашка с подлецом дружить не стал бы. Не той он масти. Чего ты взбрыкнула, дорогуша? А? Пошутила бы, посмеялась. Видала, на каком они монстре подкатили?
— Нет.
— Джип «Чероки». Стало быть, не нищие мальчики. Не знаю, правда, чья машинюка. Может Сашкина?
— Какая разница?
Лживость в собственном голосе неприятно удивила Арину. Притормозив на перекрестке, Виноградова осведомилась.
— На чай явишься, завтра?
— Может быть.
— О! Я догадалась! Ты влюбилась в своего рыцаря и других мужиков в упор не видишь. Как его там? В Петра Петровича?
— В Илью Ильича… Да нет, конечно. Пока.
Чмокнула душистую щеку подруги. Хлопнула дверцей. И спустя два-три удара сердца оказалась совершенно одна в темной утробе двора. Пропахший мочой и кошками подъезд. Какая то скотина опять выкрутила лампочки. Гадство. Мерзость. Вывинтить и пропить. Арина долго искала ключом замочную скважину. Фонариком что ли обзавестись? Точно. Руки дрожали. С чего бы это? Как он назвал ее?
Лорелея…
Что ж. Каждому свое. Выбирайте, господа хорошие. Лорелея я или троллейбусная прошмонтовка.
Стянув и отпихнув ботинки, Арина прошлепала на кухню. Зажгла свет. Поставила на газ чайник. Поздоровалась с кактусами. Колючее семейство занимало весь подоконник и часть стола. В комнате застонала бабушка.
— Внученька? Ты?
Арина торопливо сполоснула руки.
— Иду, иду.
Обычного неприятного запаха не было. И глаза старушки были вполне разумны. Что случалось все реже и реже.
— Сейчас сходишь на судно. Я тебя покормлю. Вымою.
— Сядь, Арина.
Она опустилась на стул. Бабушка пошарила рукой. Птичья лапка, обтянутая сухой пятнистой кожей.
— Аринушка. Что же это со мной. Давно?
— Давно, бабуль.
— Измучила я тебя, голубушка. Ты уж потерпи, родная.
Арина проглотила слезы. Подняла бабушкину руку, прижала к груди, погладила.
— Бедная ты моя. Бедная. Без родителей росла. Теперь со мной старой валандаешься.
У Арины не было сил отвечать, успокаивать. Она боялась зареветь в голос. Острая жалость к себе сдавила горло, легла на грудь огромной холодной жабой, мешая дышать.
— Как тебе достается, внученька. За что крест такой? Грехи мои тяжкие.
Арина справилась, задушив не родившийся плач.
— Ты о чем, баб. Какие твои грехи? Просто судьба. Брось.
— Нет. Нет. Ты ничего не знаешь, внученька. Времена то, какие были. Страшные грехи есть на мне. Но куда ж мне деваться было, Времена то, какие. Пол села пересажали, передушили. Меня пугнули. Все в коже. Духами бабскими от бритых рож тянет. Подпиши, велят, что председатель ваш вражина и шпион. А не то… Тебя, гадюку, в Сибирь. А детишек по коммунам для малолетних… Ох, внученька. Что ж мне делать то было? Одинокой глупой бабе? Трое дома сидят мамку ждут… Что делать-то, господи… Что? И подписала проклятущую бумагу. Так и так. Слышала, как подбивал, и знаю, что шпион. А председатель то наш. Тимофей Петрович. Тимошенька. Он же един на всем свете был, кто помогал мне, вдове. То крышу перекрыть. То колодец новый вырыть. Отплатила я ему за добро, за любовь. Он ведь сох по мне в юности. И женился, когда на Прасковье. Не пересилил себя.
Бабушкин прерывистый горячечный шепот был так страшен своей откровенностью и неожиданностью, что Арина покрылась отвратительными тянущими мурашками.
— Ну, рассуди, хорошая. Виновата я, али нет? То-то и оно. Тимофей Петрович не поверил, что я на него напустила лжу. Не поверил! Он чистый был человек, светлый. Молился на революцию, да на окаянного Усатого. Все песни пел. Про светлое будущее. Больше всех в поле работал. Золотым человеком был. Тимошенька. Вот мне за что теперь. А тебе то, милая. Тебе, за меня, дуру старую, видать, достается.
— Перестань, бабуль.
— Я всегда любила тебя, умница моя. На одни пятерки ведь училась. Не пила, не дымила, меня старую не обижала. За что же такое тебе? Может меня сдать в какой дом инвалидов? Ты бы узнала, собрала
