бросаться!
— Жарь, парь, самовар раздувай! Ведь здесь все московские водохлебы. Им чай с заваркой после еды подавай! И на всё я вам даю два часа по часам, что висят на стенке.
— Кстати, поднимите-ка им гири!
— Маловато времени дали, товарищ лейтенант! Каша в печке не упреет!
— А ты её с сырцой! Так витаминов больше!
Около печки на полу стоял чугун с углями. А рядом на скамейке, поверх старой сковородки, в виде подставки, стоял медный самовар с худой прогоревшей железной трубой. На полке у окна бутылка с постным маслом. У стены приткнуты две табуретки с косой овальной прорезью по середине. Тогда семейные люди сидели за столом на длинных скамейках и табуретках. Я сунул руку в прорезь, поднял табуретку и походил у стола.
— А что! — сказал я, — удобно и разумно!
На комоде, покрытым салфеткой, лежали ножницы. В железную коробку из под монпасье были насыпаны иголки, булавки и пуговицы. Чего тут только нет! Банка с мазью, склянка с микстурой и прямой частый гребешок — важная деталь для вычесывания волос и для экономии мыла.
Чтоб не скрести ногтями в голове и не гонять надоедливых вшей, частым гребешком вычесывали волосы. На стол клали газету, стучали по столу гребешком, они падали на бумагу, и их давили ногтями.
Не удивляйтесь, в наше время теперь этот способ забыт. А тогда он применялся не только во Ржеве, но и у нас в Москве, особенно у женщин.
Около кровати — женские туфли на каблуке. У порога — мужские стоптанные сапоги из яловой кожи. На обоях кое-где следы раздавленных мух и клопов. На стене около зеркала висят старые ходики с цепью, гирями и медным маятником. Они мерно постукивают, маятник болтается неспеша. Он отбивает время, навсегда уходящее от нас куда-то в вечность.
По часам тоже видно, что жители покинули свою квартиру не так давно. В переднем углу на стене висит застекленная рамка с фотографиями. Здесь карточки всех поколений, с тех пор, когда в городе появился первый фотограф. Вот дед с окладистой бородой в рубахе косоворотке подпоясанной витым пояском с бахромой. Здесь бравый солдат с лихо закрученными усами. На нём военный мундир с погонами и фуражка с кокардой. Рядом полногрудая молодая женщина с русой косой. Полные, сильные руки её сложены на груди калачиком.
Отрываю взгляд от фотографий. Смотрю, Захаркин подходит к печке, нагибается и поднимает крышку над сковородкой. На ней лежат белые блины.
— Ну вот, Захаркин! Ты к теще на блины в самый раз и поспел! — Чего стесняешься? Бери, разогревай, и ешь в удовольствие!
Я немного отвлёкся с Захаркиным и снова смотрю на застеклённую раму. Здесь портретная галерея родных и знакомых
Вот женщина в годах с добрым открытым лицом, она, поджав губы, выглядывает из-под ситцевого платочка. Рядом с ней на лавке мужик в белой рубахе навыпуск, подпоясанный тонким ремешком. Он сидит, растопырив ноги, животик у него сытенький и кругленький — навыкате. Но вид у мужика скучающий, выражение лица угрюмое, губы расплылись недовольной улыбкой, и если хотите, нетерпением. У него давно сосет под ложечкой, он давно томится с похмелья. А тут сиди перед аппаратом, а дружки его давно опохмеляются в кабаке. Зачем он только сел сюда? У него душа болит. Он теряет драгоценные минуты. А 'хватограф' накрылся черной тряпицей и говорит, — Улыбайся!
Он ему давно машет рукой, давай мол поскорей, — душа изболелась, а фатограф на Прасковье его поправляет платок и твердит, — Сию минуту!
Сейчас мужик возьмёт и встанет, кашлянет в кулак, в сердцах на отмашку махнет рукой и поспешит к дружкам в кабак. Руки у него большие, сильные, и лежат они неуклюже, как плети, на коленях.
В нижнем углу под стеклом вставлена фотография дальнего родственника. На голове у него меховая шапка пирожком из каракуля, а на плечах подбитая лисьим мехом суконная шуба. Воротник, как положено, в виде шали. Почему такое видное лицо и посажено в самый нижний угол? Видать Никодим Пафнутьич раскулаченный мироед. Когда-то с набитой мошной в коляске на дутых шинах катал по городу. Дело солидное имел. Рабочие люди гнули на него свои спины. А в нынешнее время, фотографии такого пошиба были уже не в почете. Всё же дальний родственник! Вот и засунули его подальше в угол, чтобы гостям глаза не мозолил.
Промеж фотографий под стекло вложены тесненные цветные открытки. Тут райские птички, декольтированные дамочки и эффектно одетые в чёрную пару кавалеры, гладко причесанные на пробор, в накрахмаленных воротничках с бабочкой в манишке и с томной страстью на лице.
— А дамочки? — Что дамочки? — Вас интересуют они?
Дамочки на открытках, простите, со спущенными фильдеперсовыми чулками. Потому как они, пребывают в изящной картинной позе. Из-под кружевной бахромы они выставили напоказ бутылочкой ножки.
На другой такой же меланхолической открытке неотразимый взгляд красавца мужчины зовёт вас совсем в иной мир грёз. Рядом в изящном изгибе протянутая для поцелуя ручка. На пальчиках женской руки с заостренными ногтями изумруд в золотой оправе и сверкающий бриллиант. Внизу на свободном поле открытки рельефное тиснение — 'Сан-Петербург. Издательство Сытин и К.°'.
Смотришь на них и невольно думаешь, откуда вся эта распомаженная тля взялась. Кто-то ведь гнул спину на них, чтобы вот так им сиять и сверкать бриллиантами.
Под стеклом ещё одна фотография, на ней тот самый лихой солдат с закрученными усами. Но теперь на нем не царская кокарда, а остроконечная будёновка с пятиконечной звездой. Стоит он во весь рост, стоит твердо на ногах и уверенно смотрит в светлое будущее. Левая рука на эфесе сабли, а правая согнута в локте и лихо уперта в бок. Опоясан и затянут он хрустящими ремнями новой портупеи. Революция разом смела весь старый и затхлый мир.
А вот фотография не чёткая и даже неумело сделанная. Сразу видать, что снимал фотограф- любитель. Здесь по середине деревенской улицы собрались мужики, вся честная компания. На мужиках запыленные кепки, выгоревшие на солнце картузы, серые помятые пиджаки, и такие же затертые землей и пылью брюки. Они сложили пониже живота свои руки, стоят всем сходом около трактора присланного в деревню из города. На земле, около колес, чтобы не загораживать взрослых, сидят мальчишки. На улице теплынь, солнце шпарит, а они — мальцы в старых отцовских валенках, ватных поддевках и потертых зимних шапках. Вот вам ещё одна
Но что характерного и замечательного в этом базарном пейзаже? Это то, что изображено дальше на заднем плане. Там виден угол каменного дома и на этом углу висит динамик громкоговорителя. По мостовой, вдоль улицы, несётся грузовик отечественного производства.
Вот вам и весь рассказ в картинках и фотографиях о городе Ржеве. Здесь нет шапок из каракуля пирожком, нет размалеванных девиц с тупыми и смазливыми физиономиями. Здесь везде и повсюду видны трудовые люди с мозолистыми от работы руками. Вот за кого мы должны идти на войну.
— Сколько там время? Не пора ли нам уходить? — сказал я и взглянул на часы. Каша давно сварена. Солдаты сидят на полу, едят кашу и роются в своих мешках.
Покончив с едой, мы спускаемся вниз по скрипучей лестнице. На веревке во дворе висит бельё и болтается на ветру. Ветер переменился, резко усилился и дует от пожара в сторону города. Что-то ждёт нас
