Солдаты всегда, когда болит душа, глазами щупают своего командира. Стоит ему вздрогнуть, они уже драпают впереди, и их не догонишь. Стоит ему сказать хохму, у них с души свалилась тяжесть, и они разогнули спины.
Я разрываю [перевязочный] пакет и накладываю на руку старшего лейтенанта.
— Ну-ка быстро замотай! — говорю я Сенченкову. Да затяни покрепче!
— Пойдёшь вот здесь кустами к шоссе, — говорю я старшему лейтенанту. Там на обратном скате в овраге командный пункт нашего полка.
— Добежишь туда, передай обстановку! У этих засранцев с противотанковыми, бронебойных снарядов нет. Видишь, они перед пушками ползают на корточках.
— Какой разговор! Лично обо всём доложу!
— А вы, ребята, топайте побыстрей. Там за шоссе перевязочный пункт, сразу за канавой.
Раненые подались вперед.
Обстановка аховая. Здесь, на фланге два 'Фердинанда' стоят. Чего они ждут? Почему вперед не лезут? Там, по дороге целая колонна немецких танков идёт. Здесь, на перекрестке дорог они должны встретиться. Эти два ждут, чтобы не ударить по своим. В дыму и пыли опознавательные знаки плохо видно. Вот-вот колонна танков должна показаться у дома.
Добежал старший лейтенант до командира полка или ещё нет? Вот ещё с десяток раненых пробежало мимо. Раз раненые бегут, значит, танки им наступают на пятки. Солдат на фронте бегает редко. Бежит, когда деваться от верной смерти некуда. Вот тот момент, когда казалось, что всё потеряно и всё рухнуло.
Нам, разведчикам трогаться с места нельзя. Мы с передовой должны уйти последними. И тут из-за шоссе, где стояли наши тылы, земля поднялась на дыбы, воздух задрожал от рева реактивных снарядов.
Вы никогда не чувствовали своей шкурой и всеми позвонками скрежет и рёв бушующего пламени реактивных снарядов. Особенно вблизи. Когда этот рёв заглушает пушечные выстрелы и разрывы снарядов.
Налетевший рёв и скрежет выбивает мозги и всякие мысли. Он на миг останавливает бегущих, он к земле пригибает стоящих, он лежащих заставляет на брюхе ползти. Мы невольно вздрогнули и пригнулись, но остались стоять.
Я следил, куда полетят реактивные снаряды. Звук их я слышал не раз. Раза два бывал под разрывами снарядов. Снаряды летели к земле. Скорость полета у них гораздо ниже, чем у обычных пушечных.
Пушечный снаряд можно увидеть, когда болванка ударяет в землю. Гаубичные я несколько раз видел на излете, когда они пролетают над головой мимо тебя. А 'Эрэсы' видно на взлете с лафета и на снижении, когда они падают в землю.
Вот они проревели над нами. Их цель была в какой-то сотне метров от нас. Удары один за другим слились в сплошной неистовый грохот. Десятки молний одновременно обрушились на крышу врытого дома и на танки, что уже урчали за ней.
Хорошо, когда наперед всё известно. Когда ты знаешь, что никого не ранит и не убьёт, что и ты останешься живой. А когда над крышей и над танками, которые обходили её, взметнулись огненные брызги и облака черного дыма, когда в узком пространстве между лесом загорелась летевшая к верху земля, места себе не найдёшь. Так и стоишь, как дурак, ничего не соображая.
Грохот взрывов вдруг оборвался, и зловещая тишина воцарилась кругом. Никакой тебе похоронной музыки, никаких слёз и всхлипов, ни малейшего звука, как будто ты и не на войне.
— Разрешите, товарищ гвардии капитан, в танках трофеи проверить! — услышал я сзади себя загробный голос кого-то из разведчиков. Кто-то вызвался, не долго думая, отправиться туда. Эта мысль вернула меня к тишине и к действительности.
— Да! Да! — подхватили остальные.
— Подходящий момент, товарищ капитан!
— А то потом будет поздно! Может, фрица живого добудем!
— Не торопись! — прохрипел я. Может, наши дадут ещё один залп! Мне ваши трупы не нужны! Мне нужны живые люди, а не бутылки со шнапсом. Через час разрешу. А сейчас ещё раз и не заикайтесь! Ясно?
— Ясно! — отозвался кто-то.
Густые облака дыма и языки пламени плясали над танками.
— Там пехота теперь по танкам шарит, — протянул кто-то.
— Какая пехота? Её теперь за шоссе ищи!
— Так танки горят! Все ценные вещи огнём испортит!
Я оглянулся вправо. Посмотрел быстро туда, где только что стояли два 'Фердинанда'. По ним залп не давали, а их и след простыл.
Немцы на танках теперь научились пятиться задом. Увидели реактивный залп, и — задом, задом, да и в кусты! Вот бы нам сейчас пару таких воротил! — подумал я. Можно было бы с разведкой до Витебска махнуть! Фронт открыт. А наши с пехотой топчутся на месте!
— Разрешите, товарищ гвардии капитан! Залпа больше не будет!
— Ладно, черт с вами и вашими трофеями! Идите! Отпускаю пять человек!
Когда примерно через час обратно вернулся сержант Сенченков, на роже его было выражение неудовольствия.
— Ты чего хмурый такой?
— А что, товарищ гвардии капитан! Просили вас сразу отпустить? Пришли к танкам, а там пехота и эти, из противотанкового дивизиона. Стрелять по танкам — снарядов нет, а трофеи собирать они первые.
— Как же они прошли туда? Я всё время стоял здесь, на передней позиции.
— Они кругом ползком обошли нас. Вот как обидно! На ногах трое суток, пленного взяли — без медалей и трофеев! Даже выпить нечего от такого огорчения! У старшины резервов нет, и теперь придется жить на сухую. А у ребят от такой неудачи душа болит. Хоть бы грамм по двести на брата — немного разговеться!
— Не надо так сильно переживать. Может, у старшины что и осталось. Ты мне лучше скажи, все люди оттуда вернулись?
— Остались двое. Хотели ещё в одном танке пошарить. Надежд никаких. Я сам все танки обшарил. Вот, кроме нескольких пачек сигарет ничего не нашли.
— Ну ладно, пойдём на ящики в ельник, а то скоро стемнеет.
Мы повернулись и пошли. По дороге нас нагнали те, оставленные двое.
— Ящик шнапса! Где взяли? — спросил, обернувшись к ним, Сенченков.
— Если, сержант, рассказать — не поверишь!
— Пол-ящика шнапса?
— Конечно!
— Ну и где?
— Обшарили мы всё. Нигде ничего. Славяне раньше нас всё обчистили. В танках всегда навалом трофеев. Не могли они быть пустыми. Я выругался и говорю 'Хомуту', — нужно топать назад, а то искать будут.
— А кто такой 'Хомут'? — спрашиваю я.
— Это он, товарищ капитан, Анохин.
— А почему же 'Хомут'?
— Это кличка у него такая, секретная.
— Ну и ну!
— Идём уже к себе.
Решил оглянуться. Вижу, — солдат с ящиком идёт. Держит его двумя руками. Смотрю, — в сторону, в сторону и уходит от нас. Слышу, вроде бутылки в ящике побрякивают. У меня аж дух спёрло, душа дернулась, ноги задрожали. Как же так, уходит такая добыча. Включаю седьмой ржавый, аж в мозгах заскрипело. Нагибаюсь к 'Хомуту' и шепчу ему на ухо, — Я бегом и выйду ему навстречу. А ты с дугой
