переступают другие разведчики.
Мы идем во весь рост. Мимо, сверкая холодными огоньками над землей, пролетают трассирующие пули. На мгновение все замирают. Мы идем медленно, не делая резких движений. Под ногами то мягкая и липкая глина, то застывшая и твердая, как камень земля. На нас надеты новые маскхалаты. Они все в извилинах и в темных пятнах как ночь. В темноте с двадцати метрах фигура человека неразличима. Днем на буграх, где греет солнце, земля становится талая. Кругом появляется непролазная грязь. Ночь, когда заметно холодает, земля начинает застывать. В темноте сам черт не разберет где она мягкая и где она твердая. В болотинах и низинах из-под ног выступает вода. Шагнешь иной раз ногой, а она сползает куда- то в низину. Ни лето, ни зима, одним словом — распутица! Ползти по такой грязи, значит набрать на себя липкой глины. Потом нужно будет встать, а тебя присосала жижа в засос, отяжелеешь так, что потом не подняться. Налипнет пуда два, попробуй встань перед окопом. Разведчику нужна легкость и свобода движений. Лучше идти под пулями в рост, чем ползти по непролазной глине. Мы двигаемся парами. Сержант и солдат идут впереди, за ними идем мы с Егором.
Остальные следуют сзади, придерживаясь заданного темпа шага. Устных команд голосом больше не будет. Все должны делать как сержант. Пока он идет спокойно, все знают, что впереди нет никакой опасности. В разведке такой неписанный порядок. Темное пространство расцвечено линиями трассирующих. Непроглядная земля под ногами. Мы идем и ступаем на ощупь. Откуда-то спереди немец пустил в нашу сторону пулеметную очередь. Трассирующие изогнутой змейкой приближаются к нам. Сверкающие пули несутся на нас, но в десятке метров не долетая ударяются в землю, и завизжав перед самым носом взмывают вверх. Такая пуля, если и ударит в грудь, навылет не пройдет, а порвать кишки запросто может. Сержант не останавливается, продолжает идти. Я на миг оборачиваюсь, вглядываюсь в темноту. Я ловлю глазами, когда покажется идущий сзади. Змейка солдат за нами ползет в темноте. Я периодически оборачиваюсь и смотрю назад. Нужно следить чтобы не отстали идущие сзади, чтобы они не свернули по ошибке в сторону и не ушли не туда. При подходе к объекту такое иногда случается. Оглядываюсь на миг назад, идущий за мной тоже оборачивается. И так друг на друга, как по команде, до самого последнего все по очереди вертят головой. При приближении к противнику лишних и резких движений делать нельзя. Передний явно замедляет шаг. Это для всех означает, что до немцев идти недалеко, всем быть внимательными. Теперь внимание всех ребят сосредоточено на немецких позициях.
До окопа осталось метров тридцать, не больше. Впереди небольшой ручей. Вижу сержант переступает его легко. Перешагивает канаву и медленно уходит в темноту. Я останавливаюсь перед ручьем, хочу последний раз обернуться назад и посмотреть не отстал ли кто. Ординарец Егор останавливается рядом. Я чуть касаюсь его плеча рукой, даю знак идти за сержантом через канаву. Я хочу поменяться местами. За его широкой спиной плохо видать сзади идущих.
И не успел я оглянуться назад, а лишь только повел головой, как почувствовал какое-то новое состояние и легкость как будто у меня выросли крылья за спиной. Внутри глубоко в глазах вспыхнуло и засияло огненное, как солнце, яркое пламя! Мне стало необыкновенно легко, совершенно не больно, я как будто парил свободно в воздухе. Взрыва, удара и боли я не почувствовал. Я понял, что взорвался на мощной мине, но мысли мои перекинулись к далекому прошлому. Быстрые, ясные, давно знакомые картинки детства замелькали у меня в голове ясно и четко. Грома взрыва я не слышал. Внутри глаз мелькнула молния и в моей голове после картин детства возникли всполохи чистого золотисто-прозрачного цвета. Через мгновение сияние покраснело, перешло в пурпурный, потом в фиолетовый, желтый и зеленый. Потом появился цвет ярко синий и затем голубой. Чистые, прозрачные, как Виндзорская акварель, цвета сменяли друг друга сияя в бесконечном пространстве. Но вот в яркое сияние ворвался серый фон и мое сознание стало медленно затягивать тьмой как черный бархат.
”Ну всё!”, — успел я сказать сам себе.
И черная непроницаемая тьма навалилась на мое сознание откуда-то сверху.
Я переносил операции под наркозом. Но в этом случае я терял сознание, словно на меня наваливался сон. Черного бархата ни во сне, ни под наркозом я не видел. Сколько времени я пролежал без сознания сказать не могу. Пока я пребывал, так сказать, в небытие, пока я не ощущал земного мира, группа прикрытия стала отходить. Увидев впереди мощный взрыв и сноп пламени, они с перепугу побежали назад.
Что же произошло в тот момент, когда я легким движением руки послал своего ординарца вперед (вслед за сержантом). В этот момент я подумал, пока ординарец перешагнет через канаву, я успею на миг оглянуться и посмотреть на ребят которые идут сзади. Ординарец мой, как таежный старатель, вечно ходил и цеплял ногами по земле. Трудно сказать, от тяжелого крестьянского труда он привык по земле волочить ногами, или от рождения он был такой криволапый. Ему было лень легко, как сержант, перешагнуть через канаву, и он своей кривой лапой черпнул по воде. Всплеск воды я слышал и потом много времени спустя об нем вспомнил. Мы не знали, что по склону у самой воды вдоль канавы была натянута проволока и соединена с боковым взрывателем противотанковой мины. Противотанковая мина с боковым взрывателем и натянутой проволокой редкий сюрприз. Например, наших противотанковых мин я не видел с начала войны, а немецкие частенько попадались. Большая мина легко детонирует от взрыва снаряда или упавшей рядом бомбы. А когда немцы готовили пустить в нашу сторону свои танки, они предварительно эти пути бомбили. Тяжелые мины обычно ставили на большаках и дорогах. Их не везде можно встретить во время войны. Они редко встречались даже на главных танкоопасных направлениях. Тем более, сунуть такую мину в низину, где повсюду болотины и непролазная грязь. За всю войну это для меня была вторая мина. Если не считать третьей, на которой верхом взорвался Малечкин. Если на противотанковую мину наступить сапогом или встать на верхнюю крышку обеими ногами, то мина под весом человека не взорвется. Смотреть на это неприятно. Помню под Бондарями на дороге мы увидели такую “дуру”
“Ну! Кто наступит?”,- объявил вполне серьезно Рязанцев. Из-за моей спины вышел Сергей Курдюмов, мой ординарец и обратился ко мне.
— Разрешите, товарищ гвардии капитан! Я прикинул на глаз вес своего ординарца вместе с вещмешком и автоматом на горбу.
— Хочешь показать свою удаль? Валяй, попробуй!
Сергей подошел к круглой, цвета индиго, тарелке, поставил на неё ногу и все, кто был около неё, невольно попятились. Сергей мог в нужный момент поднять у всех настроение, потешить и рассмешить ребят, но он мог заставить их вдруг согнуться и вздрогнуть. Вот и в этот раз он забрался на мину двумя ногами, взял и подпрыгнул, и не сходя с неё завернул махорки и закурил. Все смотрели на него и с ужасом и с завистью. А ему что, ему ничего.
А мой новый ординарец ходил по земле и цеплял ногами. Он был неловок, но по сравнению с Сергеем был здоровяк. Он был мужиком, парнишкой его было назвать. Егор не любил и не понимал пустые слова, солдатский юмор, подначки и разные шуточки. Он был молчалив, говорил немногословно и всегда по делу. Я запомнил его лицо, хотя мы были в разведке с ним вместе всего неделю. У него были небольшие, подвижные и широко расставленные глаза. Надбровные дуги глаз всегда вскинуты вверх, как будто глаза у него были всегда удивлены чему-то. Между бровями на лбу у него лежали две тяжелые складки, нос мясистый, шершавый торчал между глаз. Губы мясистые сжаты в узкую щель. Вот собственно весь его портрет, все что запомнилось мне на лице моего ординарца. Таких безликих лиц вероятно на земле существовало на земле сотни тысяч. Обычное русское солдатское лицо. А лица всех солдат на войне похоже друг на друга.
Я часто останавливаюсь в раздумье, где-то я видел это лицо! Лицо встречного ничем не примечательно. На нем нет ни мыслей, ни волнений. Оно как наклеенная на череп маска, прикрытая сверху копной непослушных волос. Огораживать противотанковыми минами передний край перед солдатскими окопами и использовать их с боковым взрывателем против пеших солдат было не серьезно. Вся Германия содрогалась от бомбежек, немецкое командование на такое расточительство не пошло бы. Для нашего брата пехотинца достаточна и небольшая в пластмассовом футляре. А здесь в круглую чушку ввернули боковой взрыватель и от чеки взрывателя натянули провод метров на двадцать. Немецкие окопные солдаты по-видимому случайно нашли у себя одну такую и поставили её в качестве сторожевого заряда.
Егор, черкнув по воде сапогом, задел натянутую проволоку и потащил её за собой. Мина взорвалась, оторвала Егору обе ноги выше колен, выбросила тело и ударила в меня. Я получил несколько десятков
