Вначале расстрельщики стыдятся раздевать еще живых осужденных и снимают сапоги с убитых, но потом стеснение проходит. Голые тела плывут по Роне. «Молнии» следуют одна за другой. Некоторые из осужденных, стоя против жерл направленных на них пушек, даже пытаются петь «Марсельезу», но солдаты Революционной армии Парижа, отряд которой прибыл в Лион вместе с комиссарами, отвечают им своим гимном:
–
Течение Роны несет тела к морю к другому «Освобожденному» от контрреволюции городу – так теперь называется Тулон! Здесь революционное правосудие вершат комиссары Баррас, бывший маркиз, и Фрерон, близкий друг Марата. Здесь же какое-то время находится и бесцветный брат Робеспьера Огюстен, а артиллерийский капитан Бонапарт, по плану которого и был взят Тулон, равнодушно наблюдает за массовыми расстрелами тулонцев, которых только вслед за взятием города было немедленно казнено не менее 800 человек. Людей и дальше расстреливают пачками, но Баррас и Фрерон вовсе не похожи на «добродетельных бессребреников» Колло и Фуше, – да, множество богачей казнено, но их денежки переходят в окровавленные руки комиссаров Конвента, притом некоторым состоятельным тулонцам просто удается откупиться от проконсулов, безжалостных к беднякам, но снисходительных к покупающим их богачам.
В Бордо почти так же действует Ламбер Тальен, безжалостный террорист, но одновременно и «торговец милосердием». Сотни людей идут на гильотину, но под кажущимся «царством террора» этот двадцатишестилетний прохвост, самый молодой член Конвента после Сен-Жюста, обделывает свои грязные делишки: богачи откупаются от него своим золотом, их жены – своим телом.
Когда однажды во время судебного заседания в Бордо один из членов революционной комиссии, созданной Тальеном, указывает на то, что среди осужденных вместо гражданина Белле восьмидесяти лет, на которого был выписан обвинительный акт, наличествует подросток шестнадцати лет по имени Мелле, и, по всей видимости, произошла ошибка и арестовали не того, вышедший из себя председатель комиссии с возгласом: «Довольно спорить! При чем здесь возраст? У обвиняемого Белле-Мелле есть целых восемьдесят лет для свершения своих преступлений!» – приговаривает всю партию обвиняемых к немедленной казни.
Но и за хитроумным Тальеном, и за многоликим Баррасом, и за буйным Колло, и за угрюмым Фуше – за всеми ними и за всеми другими комиссарами следит через своих многочисленных агентов всеведущий Комитет общественного спасения, но более всего – всемогущий Робеспьер. Многие из провинциальных шпионов больше его личные агенты, чем агенты Комитета. Он сносится со всеми. В Бордо действует девятнадцатилетний Жюльен, в Лионе – «патриот Эрон», из Тулона Робеспьеру докладывает его собственный брат. В Аррасе или в Оранже дела обстоят еще лучше: в одном «республиканскую политику» проводит друг Робеспьера Лебон, в другом – близкий друг Кутона депутат Менье. Оба комиссара рабски преданы Неподкупному. Когда Менье доносит в Комитет о том, что в Оранжском округе в деревушке Бур- Будует ночью срублено Дерево Свободы, немедленно следует людоедский приказ Робеспьера – стереть «мятежное селение» со всеми его 433 домами с лица земли. Менье послушно выполняет предписание и дотла выжигает «гнездо контрреволюции», после чего составленная при его участии «народная комиссия» гильотинирует и расстреливает жителей деревушки почти поголовно.
Но не только Рона уносит трупы контрреволюционеров и мятежников к морю. Полноводная река Луара несет такой же «могучий революционный поток», как выражается в письме к Конвенту устроитель этого потока не менее «могучий» комиссар Каррье. Его знаменитые «наяды» затмевают своей жестокостью даже лионские «молнии». Тысячи пленных вандейцев прибывают в Нант, который так и не удается захватить мятежникам (но в городе из-за этого скапливается много «подозрительных»), и, чтобы разгрузить набитые до отказа тюрьмы, в которых уже начался тиф, Каррье без счета гильотинирует заключенных. Но палач выбивается из сил, и тогда переходят к расстрелам; по слухам, расстреливают даже детей, расстреливают и матерей с грудными младенцами на руках. К эпидемии тифа прибавляется еще и холера. «Разбойников в воду!» – требуют местные республиканцы от неуравновешенного комиссара. Каррье – фанатик- ультрареволюционер, человек, неумеренно принимающий горячительные напитки, да к тому же еще и с манией преследования, для начала окружает себя личной охраной – «ротой Марата», состоящей из 40 парижских санкюлотов в красных колпаках, этакой своеобразной «красной гвардией». Предчувствуя свою гибель, он в мрачной безнадежности, опьяняя сам себя сверхреспубликанскими прокламациями, идет навстречу настоятельным требованиям и Конвента и местных революционеров и устраивает массовые потопления «врагов народа». Первыми к «вертикальной ссылке» (так сам Каррье называет эту акцию) приговорены 90 «священников»: их, связанных веревками, глубокой ночью погружают в трюм плоскодонной барки, которую отводят на середину Луары, затем дно барки раздвигается и все подозрительные «священники» идут прямиком на дно «революционной реки».
14 декабря 1793 года следует вторая «наяда», потом третья, четвертая… Мужчин, женщин, детей раздевают догола, связывают, заталкивают в грузовые суда, барки и даже маленькие лодки, в днище которых сделаны специальные отверстия, в которые по сигналу пускается вода. Но чтобы утопить 2000 с чем-то человек, уже не хватает и лодок. Но рота Марата не теряется (ее горячий республиканский энтузиазм подогревает не только вино, но и 15 ливров ежедневного вознаграждения!): и вот раздетых людей просто связывают и бросают в воду. Придумывают и различные развлечения (массы обнаженных людей, гонимых на убой к реке, отдаленно напоминают такие же толпы, гонимые к «душегубкам» Аушвица и Треблинки; впрочем, добавлю, что это всего лишь случайное совпадение, – до «конвейера смерти» додумаются только в ХХ веке), и речь здесь идет не о банальном насилии над женщинами, – нет! – голых мужчин и женщин связывают попарно спиной к спине за руки и ноги, потом оглушают рукоятками пистолетов и сабель и сталкивают в Луару; на языке роты Марата это называется «республиканскими свадьбами».
Помимо большого числа
А если бы у нас была возможность и мы могли бы подняться вверх, чтобы с высоты птичьего полета взглянуть на этот бешеный весело-гудящий революционный пожар сошедшей с ума Франции, который дотла выжигает целые департаменты, а потом если бы могли перевести свой взгляд на запад в сторону континента, первого провозгласившего свободу и равенство в недавней войне за освобождение североамериканских колоний, то где-то посередине великого океана, носящего грозное имя держащего небесный свод титана, мы бы увидели еще один остров свободы, настоящий остров посреди океана, совсем маленький сравнительно с громадными Северо-Американскими Соединенными Штатами, но
