колодца.
С порога, разглаживая желтые усы, заглянул Колосок.
— Вот вы где! — сказал он. — Я думал, куда подевались? А они сало с салом едят, да салом заедают. Дайте хоть кусочек!
— Кусочек можно, а второго не будет.
— Это отчего ж?
— Отцу оставить надо, — промолвил Дударь, отрезая Колоску шматок сала. — Видишь, у него больная лежит.
Бойцы доели, поднялись из-за стола, и Дударь, закуривая, подошел к крестьянину:
— Спасибо, отец, за приют. А хлеб да сало возьми, поешь на здоровье.
Крестьянин приподнялся, нерешительно протянул Дударю руку.
— Дзянькуе, — проговорил он чуть слышно.
На улице, пробираясь между лошадьми, почти перегородившими наискось перекресток, Колосок, Дениска и Дударь отыскали Буркина. Начальник команды разведчиков, стоя у ворот, о чем-то дружелюбно разговаривал с лошадью. Увидя бойцов, кивнул Колоску:
— Ты мне и нужен, — в разведку пойдешь!
— Один?
— Захвати Дениску.
Колосок и Дениска выехали за деревню.
По небу бежали сероватые облака. В воздухе пахло перезрелым житом, землей и конским потом. Лошади шли, настороженно поводя ушами. Проехали молча километра два, на пригорке остановились. По противоположному скату, под гору, спускалась вражеская пехота.
— Видишь? — взволнованно спросил Колосок.
— Вижу.
— Сколько, по-твоему?
— Много, — совсем не по-военному ответил Дениска.
Разведчики крутнули лошадей, пустили их в намет. Пуля тонко прозвенела над степью, вслед за ней вторая взбила пыль впереди на дороге.
В деревню ворвались на всем скаку, всполошив отдыхающих бойцов.
Командир полка (все бойцы с сыновней нежностью звали его по отчеству: «Терентьичем») спокойно выслушал разведчиков.
Стройный, ловко перетянутый в талии солдатским ремнем, Он бросил отрывисто:
— Ладно.
А еще через несколько минут полк уходил из деревушки. Крестьяне, собравшиеся у околицы, снимали шапки. На выезде в степь от толпы отделился хозяин той хаты, где отдыхали Дениска, Дударь, Колосок. Он дружелюбно сказал Дударю:
— До видзения[1].
— До видзения, отец, — ответил Дударь.
…Шли долго. Уже впереди и слева проступили очертания какого-то местечка, а противника все не было видно. Дениска и радовался (ведь всякий бой страшен), и печалился: неужели и сегодня не будет настоящей схватки?
Со стороны местечка вдруг гулко докатились орудийные выстрелы.
Слева раздалась команда. Дениска, стараясь делать все, как Дударь, повернул коня, ухватился рукой за эфес, выхватил шашку и насторожился. Тонкий луч солнца упал на клинок, блеск ослепил глаза. Лягай рванул широкой рысью. Под копытами, уходя из-под ног, рассыпалась земля. Окраина местечка стремительно приближалась. На ней поднялась, побежала и снова залегла зеленая цепочка неприятельских солдат.
Дениска крепче сжал эфес. Ухо ловило стук копыт — цок, цок, цок. И торопливо отзывалось на этот цокот сердце — так, так, так.
Впереди резко заговорили пулеметы, и у Дениски под защитной суконной рубахой сделалось просторно и холодно.
Обернувшись на мгновение, он заметил большие лиловые зрачки лошади Колоска, чуть отставшей от Лягая. Лошадь глянула на Дениску совсем по-человечески. В этот миг Дениска впервые ощутил страх. Он плотно прильнул к луке седла, его запыленную рубаху взгорбил на спине встречный ветер. Отрывки команды донеслись с фланга. Затем взметнулся ветер, отнес в сторону пыль и оголил цепь неприятеля. Прямо перед собой Дениска увидел врага, увидел его мертвенно-холодные синие глаза и одновременно с раздавшимся выстрелом занес шашку и, пригнувшись, опустил клинок. Огромное, мягкое, податливое тело обрывисто крикнуло и умолкло.
«Вперед!» — донеслось до Дениски, и постепенно говор пулеметов стих.
Старые лачуги еврейского местечка, перемешанные с каменными одноэтажными домами, встретили полк молчанием. Жители попрятались.
Дударь, Дениска и еще несколько конников вели в штаб полка кучку пленных.
День сменился мягким сиреневым вечером. От сумеречных теней лица военнопленных казались безжизненными. Молодой, с родинкой на правой скуле, офицер — пилсудчик вынул из кармана золотые часы, любовно ощупал их рукой и, пробежав глазами по конвою, протянул; Дударю.
— Что это? — спросил Дударь.
— Часы, пане большевик.
— Дурак! Думаешь, мы за часами сюда приехали?
Сконфуженный офицер, краснея, опустил часы в карман и, прикладывая руку к козырьку, смущенно пробормотал:
— Виноват.
Дениска влюбленными глазами глядел на Дударя, — вот как надо разговаривать с этой офицерской контрой… Зоркие любопытные глаза молодого разведчика впивались в лица пленных. Почти все они казались ему тихими, забитыми, совсем не похожими на тех людей, на которых он только что шел в атаку.
— За что воюешь? — спросил он одного из солдат.
Тот бросил робкий взгляд на офицера и промолчал.
— За что воюешь, спрашиваю? — повторил Дениска упрямо.
Солдат нерешительно оправил френч:
— Не знаю, пане.
— Чудак, — ухмыляясь, сказал Дударь, — не знаешь, а идешь на войну да еще и стреляешь!
…К вечеру местечко ожило. Голодные евреи боязливо озирали красноармейцев, подходили ближе, кланялись:
— А мы вас ждали, ждали…
Бледная молодая еврейка плача рассказывала:
— Брата убили, пане, брата. Как уходили… Там, за двором.
Из флигеля на углу кривой улицы вышел командир полка в сопровождении бойца Шпака. Не останавливаясь, они перешли улицу.
— Врете, товарищ Шпак, неправда, — сурово говорил командир.
— Да как же это я вру?!. Нет, товарищ командир, я заплатил…
— Смотрите, замечу — не пощажу.
Шпак приотстал и, подойдя к Колоску, развел руками:
— Вот стерва, пожаловалась, что я у ей взял дерюжку.
— Да какая ж это дерюжка, это целый ковер.
— Ну и ковер…
Шпак любовно погладил бархатный узор ладонью, оправил седло и, улыбаясь, сказал Колоску:
— А ведь, верно, ничего, а?
— Ну, а плата-то какая?
