Очередное удивительное превращение происходило на их глазах. Дима — невысокий, светловолосый, коренастый, спокойный, всегда скромный Дима, от которого за день не услышишь и трех слов, — заговорил. Он говорил так, будто речь шла не о болтах и гайках, а о нетленных произведениях искусства, которым суждено остаться в веках и эпохах. Перед ними стоял совершенно другой человек. Властно взяв Саню за руку, он приказал ему сесть на стул. Саня покорно сел. Обычный госпитальный стул тотчас превратился в кресло космонавта, старлей доблестных ВВС — в пилота космического корабля, белый коридор — во враждебную всему живому «эфирную» среду, Марс — в аудиторию студентов-первокурсников, которым приходится объяснять простые и понятные вещи.
— Как видите, — торжественно подвел итог Дима, — СЖО, применяемая на долговременных орбитальных научных станциях, позволяет обеспечить комфорт и работоспособность сменяемым экипажам на достаточно длительное время. Можете встать, — он повернулся к Сане. — Вы мне больше не нужны.
Лекция закончилась. Но еще какое-то время Саня сидел с раскрытым ртом и не мог вымолвить ни слова. В его сознании по-прежнему звучали названия клапанов, насосов, жидкостей и газов, элементов пассивной тепловой защиты, питания, водоснабжения — всего того, что составляло самую прекрасную, самую удивительную систему космического корабля — систему, дающую жизнь. Это напоминало гипноз. Он не помнил и сотой части тех терминов, которыми сыпал Дима, но казалось, будто помнит всё. Он добровольно сдался в плен чарующей магии слова и человеческого обаяния, которое неожиданно проснулось в его скромном товарище, когда Дима заговорил о том, что любит. И его любовь оживила мертвые слова.
— Дмитрий! — пришел наконец в себя старлей доблестных ВВС. — Ты же гигант в своем деле! Зачем тебе менять профессию?
— Без космоса мне нельзя, — тихо ответил Дима. — Когда пойдут марсианские корабли, на одной телеметрии не протянешь. Тут надо знать логику работы каждого винтика в конкретных условиях космического вакуума, невесомости, радиации. Отказ одного винтика, случается, приводит к непоправимым последствиям.
— Понимаю, — сказал Саня. — Значит, марсианская программа уже отрабатывается?
— Отработана! — послышалось позади.
Они обернулись. Леша, раскрасневшийся, как после парилки, стоял у двери и улыбался. Расстегнутый халат был мокрым от пота — под мышками и на спине.
— Ну как?
— Порядок! Но работа не для слабонервных. Эскулапы там такое приготовили — во сне приснится, будешь вздрагивать. Но ты не слушай, — подмигнул он Сане. — Иди. Ты — очередная жертва!
Саня молча обнял товарищей и шагнул к двери. На пороге, словно от толчка, помедлил немного, обернулся. Марс смотрел ему вслед, и глаза у физика-лирика были тоскливо печальны — глаза человека, который знает, что не дойдет до финиша. Но Саня снова, уже во второй раз, ничего не понял: мир психофизиологической лаборатории, в которую он вступал, встал силовым полем между ним и его товарищами. И летчик не повернул назад.
— Это ваше первое рабочее место. — Седовласый врач показал на странное сооружение, напоминающее кабину современного реактивного самолета. — Забирайтесь!
Он не спеша поднялся по лесенке, перебросил ноги внутрь кабины, уселся в кресло — жесткое и неудобное, без парашюта, который обычно надеваешь перед полетом. Слева, на панели, лежал браслет с электродами, и Саня пристегнул его к левой руке. Немного погодя надел сетчатый шлем с датчиками и чуть- чуть — кончиками пальцев — потрогал ручку управления. Она работала мягко, без люфтов, и педали тоже работали хорошо. Он представил себя в кабине настоящего самолета и совершенно успокоился. Первое задание показалось пустяковым — требовалось как бы пролететь на истребителе вдоль извилистой дороги, точно повторяя ее рисунок. «Дорога» была нарисована на белой доске, стоящей перед тренажером, и хорошо просматривалась в электронный прицел. На выполнение задания отводилось пятьдесят восемь секунд. Ни секундой больше. Почему именно пятьдесят восемь, а не шестьдесят две или двадцать четыре, Саня не понял: видимо, по этому времени и количеству ошибок определялась реакция будущего космонавта, тип его нервной системы.
— В полете вас будет трясти и бить электрическим током! — предупредил седовласый врач, когда Саня пристегнул привязные ремни.
— Ослепит прожектором! — раздался второй голос откуда-то из глубины лаборатории.
— На приборной доске будут зажигаться разноцветные лампочки. Их нужно немедленно выключать, не прекращая полета! — добавил третий.
— За вашей мимикой и координацией движений, помимо приборов, будет наблюдать психолог. Электронные устройства зафиксируют быстроту реакции и количество ошибок. Обо всем этом нужно знать, чтобы не случилось неожиданностей, — подвел черту седовласый. — Хотя некоторые неожиданности будут. Но вам придется распознать их самостоятельно!
Старлей доблестных ВВС почувствовал внутренний протест: уже сама психологическая обработка перед испытанием требовала нервов. «Ладно, — с ожесточением подумал он, — бейте, изучайте, ослепляйте! У меня хорошая реакция, и я умею работать ручкой управления и педалями, умею работать этими железками и делать еще многое другое, что не входит в вашу программу. Просто придется немного попотеть, вот и все. Но вы никогда не узнаете, о чем я думал».
— Приготовились! — щелкнуло в наушниках. — Взлет!
Взревели, взвыли на высокой ноте электромоторы. Кабину тряхнуло, и она задрожала, как на вибростенде. На мгновение Саня оцепенел — не ожидал от белых халатов такого могучего натиска. Но тотчас, плавно взяв ручку на себя и работая педалями, вывел свой недвижный истребитель на «дорогу». Она змеилась в перекрестье прицела, и хронометр отсчитывал первые секунды эксперимента. Сколько их впереди, этих секунд? Время будто сжалось, закостенело, застыв мгновением старта, и лишь бешеная пляска разноцветных огней на приборной доске напоминала о его вечной направленности из настоящего в будущее. Но Саня стремительно, не прекращая полета, выключал гирлянды, и, когда они гасли, ему казалось, будто их меркнущий свет уносит с собой само время.
— Внимание! — холодно щелкнуло в наушниках. — Включаем помехи!
И тотчас наушники взорвались воем, стонами, визгом, металлическим скрежетом — медики решили сбить его с толку, усыпить бдительность. Но Саня хорошо помнил свое задание. Он летел со скоростью девятьсот пятьдесят километров в час вдоль извилистой дороги, и ему нравилось лететь вдоль этой дороги. Он утюжил ее из начала в конец и обратно, представляя себя в реальном полете, и тогда дорога казалась ему настоящей. Как всякая настоящая дорога, проложенная человеком, она начиналась от жилья — быть может, от одинокого домика, — и, петляя, вела к другому жилью и дальше, соединяя людей своей путаной линией. И люди ходили по дороге друг к другу в гости, и она никогда не зарастала — разве лишь тогда, когда по ней переставали ходить.
Он многое знал о своей дороге и летел спокойно, не обращая внимания на стоны и завывания в наушниках. Но вдруг — что это? — откуда-то из небытия послышался едва различимый отрывок фразы: «… од…ения?» Саня вздрогнул — эскулапы все-таки перехитрили его. У них были десятки приборов, бесстрастно регистрирующих состояние человеческого организма, и они его перехитрили.
— Год рождения — пятьдесят пятый! — он быстро нажал кнопку переговорного устройства.
— Месяц? — пробился сквозь треск и шорох далекий голос.
— Апрель, четырнадцатое.
— Что вы…аете про де…янных…оней?
— Деревянные кони — кони моего детства. Еще — название повести Федора Абрамова.
— …ажите…селый а…дот!
— Вот самый веселый и наиболее подходящий для данной ситуации анекдот. Один эскулап просит другого: «Пойдем потанцуем, коллега!» — «Как же мы потанцуем, дружище, если я тебе вчера по ошибке ноги выше колен отрезал?!»
— Замогильный юмор, — сухо и четко щелкнуло в наушниках. — Будьте внимательны! Задание номер пять! Включаем светолидер!
Началось! Белая светящаяся точка вспыхнула у обочины уже объезженной дороги, дрогнула, повторяя
