почти на моей высоте, я говорю ему, что очень сожалею, что застрял на этой дурацкой мачте.
— Не двигайся и не разговаривай! — велит он и подбирается ещё немножко поближе.
У подножия мачты я вижу Теннисона — он вернулся с чем-то в руках, по виду — с букетом цветов; он отдаёт букет мистеру Стернбергеру, тот берётся за его край, и букет почему-то становится больше. Мистер Стернбергер что-то командует другим людям, и они тоже берутся за букет. Вот теперь я соображаю, что это вовсе не букет — это большое цветастое полотнище; мистер Стенбергер и остальные растягивают его прямо под нами — ну, в точности как батут, только сделанный из розочек и ромашек. Натянут туго-туго, его держат целых десять человек, и всё равно отсюда, с высоты, кажется, что он жутко маленький.
Короче, Брю уже рядом со мной, но достать до меня ещё не может. Он перепуган, перепуган насмерть, а я вот — нет. Потому что он не позволяет мне бояться. Он никогда не позволяет мне чего-нибудь бояться.
— Я уже почти рядом! Не двигайся! — говорит он.
— А как же я отсюда слезу, если не буду двигаться?
Он крепко цепляется за мачту и смотрит на меня таким особенным, глубоким взглядом, каким обычно смотрят учителя — перед тем, как отправить тебя к директору.
— Ты должен перестать вытворять глупости, Коди.
— Это не глупости! Мой змей застрял, и мне надо было его снять. Я просто ответственный!
— А ты не мог бы быть ответственным внизу, на земле?
Брю пытается подобраться поближе — не получается. Но он не сдаётся.
— С тобой всё будет хорошо, Коди.
— Конечно, я знаю.
Это правда. Со мной всё будет в порядке, потому что Брю здесь.
Слышу, как завывают сирены; они приближаются, и вскорости из-за одного поворота показывается полицейская машина, а из-за другого — пожарная. Оглядываюсь по сторонам: клёво, если где-то пожар, я его отсюда точно увижу! Но обе машины останавливаются прямо под мачтой, и тогда до меня доходит. Пожарные машины не всегда приезжают, потому что пожар, иногда они снимают кошек с деревьев. Или людей с мачт.
Может, потому что я отвлёкся на пожарную машину, а может, потому что пальцы совсем заледенели, но одна моя рука срывается с балки.
— Нет! — слышу я крик Брю.
Я изо всех сил опять цепляюсь за балку, тогда соскальзывают ноги, но мне удаётся снова обхватить ими поперечину; кроссовка с одной ноги слетает (должно быть, шнурок развязался, а я и не заметил) и падает, кувыркаясь, вниз, вниз, вниз, мимо цветастого полотнища, и попадает прямо по голове какой-то дамочке; та тоненько охает. Вот смехота! Я б поржал, но нельзя — могу опять сорваться.
У пожарной машины есть длиннющая лестница, но она ползёт вверх очень медленно, а я, по-моему, долго не продержусь — пальцы больше не хотят цепляться за балку. К тому же, если я упаду, то опять свалюсь на голову той даме. Брю, конечно, заберёт себе удар, я его даже не почувствую, но вот Брю… Ему-то точно придётся плохо. Будет потом сердиться на меня — как тогда, когда я сломал ему руку.
Я снова соскальзываю — на этот раз мне точно не удержаться, но вместо того, чтобы упасть прямиком вниз, я выбрасываю обе руки навстречу Брю.
— Коди!
Он ловит меня за одну руку, и мы теперь держимся друг за друга. Я болтаюсь и раскачиваюсь, как мой несчастный змей на своём хвосте.
Брю напрягает все силы, чтобы не отпустить меня.
— Ты не волнуйся, — говорю я, — со мной всё будет о-кей!
— Зато со мной не будет! — рычит он сквозь стиснутые зубы.
— Но ты же поправишься.
На этот раз он не отвечает.
— Ты же всегда поправляешься…
Он молчит, потому что все его силы, даже голос, направлены на то, чтобы удержать меня.
И тут я впервые в жизни сознаю, что, наверно, может случиться такое, от чего он не сможет оправиться. Что, если он тоже умрёт — совсем как дядя Хойт, и его сожгут и запакуют в картонную коробку? Эта мысль нагоняет на меня жуткий страх, даже ещё больше, чем мачта, больше, чем падение, больше, чем… даже не знаю… да чем что угодно!
Чувствую, как мой страх пытается переползти от меня к Брю, но я не позволяю, держу свой страх в себе, потому что он делает мои руки сильнее — я знаю, я чувствую. Без этого страха я упаду. Это единственное, что не позволяет моим пальцам разжаться.
И ещё я знаю, что только что сделал невозможное, потому что удержать в себе что-то плохое, когда рядом Брю — раньше мне это никогда не удавалось. Не только всякие болячки, но и нехорошие чувства тоже — он всё забирал себе. А вдруг… а вдруг это не невозможно? Ведь вот получилось же у меня, потому что я не
Страх заставляет мои пальцы сжаться вокруг его руки так, что костяшки становятся белыми, так, что похоже, будто у меня вовсе нет руки, занемела. И тут я слышу сзади: «Держу, сынок!», и чья-то рука подхватывает меня из-за спины и ставит на лестницу, которая наконец-то доросла до нас.
— Ты в безопасности, сынок, — говорит пожарный.
Он помогает мне спуститься, и я знаю, что со мной всё будет хорошо, и с Брю тоже всё будет хорошо. Потому что понимаю: пусть Брю под силу делать своё Великое Невозможное, но я сегодня сумел не отдать ему свой страх, и потому совершил своё, хоть и маленькое, но тоже Невозможное.
БРОНТЕ
50) На краю пропасти
Не могу не признать: обстановка в нашей семье изменилась. Эти изменения начались с той самой минуты, когда Брюстер с Коди появились на нашем пороге, но происходили они так медленно, так незаметно, что я попросту думала, будто всё дело только в моём неисправимом оптимизме. Видите ли, когда после широчайшей чёрной полосы дела наконец начинают потихоньку налаживаться, остаётся лишь одно из двух: либо сосредоточиться на хорошем, либо наоборот — не видеть ничего хорошего.
Большинство делает только один выбор: стакан либо наполовину пуст, либо наполовину полон. Мало кто в состоянии осознавать события в их целостности. К сожалению, я не отношусь к этому замечательному меньшинству. Я лишь видела, что Брю с братом спасены и едва не слетевший под откос поезд нашей семьи вернулся обратно на рельсы. На том я и успокоилась, спасибо всем большое.
И хотя казалось, что всё идёт отлично, для Брю настали тяжёлые времена, и чем дальше, тем хуже. Особенно плохо ему было дома. Возникало впечатление, что он страшно измотан, будто сами стены высасывают из него жизнь. Он находился в постоянном напряжении, словно наш дом стоял на самом краю обрыва — того и гляди, сорвётся в пропасть — и только один Брю понимал это.
А потом он спас Коди, когда тот висел на мачте высоковольтной линии.
Меня не было на месте происшествия, но с пол-десятка людей засняли всё происшествие на видео. Эпизод показали в новостях, и Брю, что называется, «наутро проснулся знаменитым»; и хотя его слава длилась всего лишь те самые тривиальные «пятнадцать минут», направленный на Брю прожектор всеобщего внимания рассеял тень, под которой он вынужденно жил всю свою жизнь. Но ведь это же хорошо, правда?
