— Не знаю, наверное.
— Тогда совсем другое дело! Он меня крестил, и мы с ним очень дружны. Давайте я ему письмо напишу.
— Это было бы чудесно!
Предложение меня обрадовало. Если за свою родственницу будет радеть хорошая знакомая владыки, да еще и родственница губернатора — это будет логичнее, чем никому не известный басурманин. На том и порешили.
Пока мы разговаривали на отвлеченные темы, деньги по-прежнему лежали разбросанными на полу, что явно смущало хозяев. Антон Иванович все время косился на двери — вдруг, без спроса войдет кто-нибудь из слуг, и молва об их несметном богатстве разнесется по округе.
— Мне нужно привести себя в порядок, — сказал я. — Антон, будь другом, прикажи истопить баню.
Упоминание о бане, в которой да женитьбы он проводил немало времени в приятной женской компании, слегка смутило предка. Он стрельнул взглядом в сторону жены, и торопливо собрав с пола разбросанные деньги, пошел распорядиться, а я отправился в свою прежнюю комнату.
Когда баня была готова, за мной зашел дворовый мальчишка и вызвался проводить. Я дал ему «конфект» и отпустил. Дорогу я знал и сам. Мылся в этот раз я, увы, в полном одиночестве. «Коллективные» помывки с появлением в имении молодой хозяйки прекратились.
Вечер прошел в семейной обстановке. Прабабушка с неиссякаемым любопытством выжимала из меня футурологические сведенья о том, что в скором времени будут носить, пыталась узнать климатические прогнозы на урожаи в ближайшие годы и прочие частности.
К сожалению, я не смог ответить ни на один конкретный вопрос. Все что, я мог рассказать — это фантастические в их понимании байки о будущем развитии техники, что звучало в интерьерах восемнадцатого века неубедительно и сказочно.
Политика Анну Семеновну не интересовала. Мои же рассказы о модах женской одежды в двадцатом и двадцать первом веке вызывали удивление и недоверие. В остальном, все было очень мило и по-домашнему. Свечи мягко освещали стол с серебряной посудой и деревенской снедью, хозяева охали и ахали после рассказа о каждом из моих приключений.
Поразительно, но Анна Семеновна, мало того, что была лет на семь младше меня, и дети у нее были в далекой перспективе, начала относиться ко мне с материнской нежностью и заботой. Было очень забавно, Когда с высоты своего родственного статуса прапрабабушки она начинала учить меня жизни.
Засиделись мы почти до полуночи, после чего молодые отправились догуливать медовый месяц, а я ушел ночевать в свою прежнюю комнату. Заснул я быстро и проспал до позднего утра. Молодые к этому времени уже встали и пили в малой гостиной «кофей».
Меня встретили приветливыми улыбками и тут же усадили завтракать. Однако вскоре я заметил, что Анна Семеновна сидит за столом как на иголках. Оказалось, что ей так не терпелось реформировать запущенное хозяйство. Антон Иванович, тот никуда не торопился, зевал в кулак, добродушно ухмылялся и подтрунивал над жениным трудовым пылом. Я напомнил прабабке о рекомендательном письме владыке, что дало ей повод встать из-за стола и покинуть нас.
— Ну, как ты, — спросил я предка, — счастлив?
Он кивнул головой и расплылся в улыбке.
— Аннет очень достойная женщина и прекрасная хозяйка, — сообщил он. — Ты бы брат, ее слушал и делал, как она велит. Все у тебя было бы ладно.
Я удивленно посмотрел на этого новоявленного подкаблучника и ничего не ответил. В это время вернулась прабабка с письмом. Я попросил разрешения и прочитал ее послание. Писать по-русски Аннет не умела. Мало того, в каждом слове у нее было от одной до трех ошибок. Однако суть, при желании, уловить было можно.
— Владыка из простой семьи и не понимает по-французски, — извиняющимся тоном объяснила она странности своего послания. — Приходится ему писать на русском диалекте. Он меня знает и не обидится.
Отдав письмо, молодая супруга намылилась заняться хозяйственными делами, а предок, напротив, приятно провести время. Я занял компромиссную позицию и предложил ему проводить меня до города верхом, заодно и размяться. Идея Антону Ивановичу понравилась, и он тут же велел седлать лошадей.
Мой первый опыт верховой езды, случившийся, когда я гонялся за кирасирами, увезшими Алю, закончился растертыми бедрами и отбитым «дерзальным» местом. Поэтому передвигаться таким видом транспорта мне очень не нравилось. Но ничего другого не оставалось. Моя коляска осталась в каретном сарае в сгоревшей разбойничьей мызе, карету увела Юлия, захаркинский экипаж оказался нужен прабабке, оставался тяжелый рыдван, в котором я выглядел бы совершенно нелепо.
Мне запрягли высокого гнедого жеребца, как мне показалось, по его экстерьеру, не очень хороших кровей, но довольно резвого, Для знакомства я угостил его куском хлеба с солью, потрепал по холке и, неожиданно для себя, легко вскочил в седло. Не знаю, чьим телом я теперь пользовался и какова механика переселения душ и тел, но то, что я удивительно гармонично вписался в седло, почувствовал сразу.
Мне уже несколько раз пришлось испытать это удивительное ощущение. Я уже упоминал, что был поражен своей гибкостью и ловкостью, когда за мной гонялся покойный Микулушка. Теперь я сидел на лошади и чувствовал себя в седле комфортно и приятно. Конь прядал ушами, пританцовывал от нетерпения и беспрекословно слушался каждого движения повода.
Антон Иванович сел в седло куда менее легко, чем я. Мой взгляд тут же зафиксировал все допущенные им при этом ошибки. Ей Богу, о чем, о чем, а о верховой езде я не имею никакого представления. Весь мой теоретический опыт начинался и заканчивался на американских вестернах и цирковой джигитовке.
Анна Семеновна с заметным нетерпением ожидала, когда мы, наконец, уедем, чтобы заняться хозяйственными делами. Я не стал испытывать ее терпения. Мы сердечно попрощались, Антон Иванович расцеловал жену, и мы с ним выехали из усадьбы.
Время было полуденное. По небу восточный ветер гнал кучевые облака. Лето прошло, и с каждым днем делалось все прохладней. Полевые работы закончились, и в деревне было людно.
Мы, не торопясь, ехали по единственной сельской улице. Крестьяне нам кланялись, мы отвечали, и только выехав за околицу, пустили лошадей крупной рысью. Антон Иванович был в штатском и выглядел типичным помещиком.
Я выбрал неопределенный прикид и мог, при желании, выдать себя за кого угодно.
— Давай-ка наперегонки? — крикнул мне лейб-егерь.
— Давай, — откликнулся я и пришпорил гнедого.
Конь с места взял в карьер, и я вырвался вперед. Меня тут же захватила верховая езда. К сожалению, оказалось, что моему полукровному скакуну при настоящей скачке не хватает дыхания. У предка конь был легче на ногу, и он вырвался вперед.
Проскакав верст пять, Антон Иванович остановился и крикнул, что дальше не поедет. Мы с ним спешились и попрощались, предок смахнул слезу, и мы даже расцеловались, хотя я намеревался обернуться через несколько дней, и нам можно было обойтись без столь трогательного расставания.
Дальше я поехал один. Верхом путь показался значительно короче, чем в экипаже, и я радовался, что приеду рано и у меня в запасе оказывается почти половина дня. Однако человек предполагает, а Бог располагает: внезапно гнедой заржал, перешел на шаг и захромал.
Пришлось спешиваться и смотреть, что с ним случилось. Оказалось что у него ни много, ни мало, оторвалась подкова. Причем не полностью, а болталась на одном гвозде и
