Шуметь я и не собирался, пытался понять, что происходит, и кто эти люди. То, что их не меньше двух было понятно, хорошо бы, если не больше.
— Кто вы? — спросил я, и голос у меня, надо сказать, дрогнул. Слишком ловко прошло похищение чтобы остаться уверенным в себе.
— А вы сами, господин студент, догадайтесь? — продолжил куражиться тот же невидимый человек. — Ну, давайте, с трех раз?!
Самым безопасным для меня, было, пожалуй, оказаться в руках полиции. В таком случае, оставался хоть какой-то шанс выпутаться из неожиданной передряги.
— Вы из полиции? — спросил я, в глубине души надеясь на положительный ответ,
— Вот какой вы догадливый, господин студент, с нервого раза почти угадали!
— Что значит — почти? Раз вы не полиция, тогда кто, и что вам от меня нужно?! — говорил я, группируясь и пытаясь хотя бы на ощупь сориентироваться в кромешном мраке.
— Те, господин студент, кто занимается государственными преступниками!
— Жандармы, что ли? — уточнил я, вспомнив о разделении карательных функций между полицией, занимавшейся уголовными делами и жандармским корпусом — политическими.
Невидимый тюремщик похвалил:
— Теперь попали в самую точку!
Я почти успокоился. Гораздо хуже для меня было попасть к моим старым врагам. Перед Российской короной и жандармским корпусом у меня вины не было, так что и беспокоиться не стоило. Максимум, что мне могли предъявить — это фальшивые документы.
— И что вам от меня, господа жандармы, нужно? — перестав пытаться вырваться из удерживающих рук, спросил я.
— Погодите, скоро обо всем узнаете, — явно насмехаясь, пообещал невидимый тюремщик. — Нехорошо, господин студент, бунтовать против начальства, за это можно и в Сибирь прогуляться!
— Вы меня с кем-то путаете, господин хороший, — ответил я, — и не дышите мне в лицо, а то от вас чесноком воняет!
— Ишь ты, как он заговорил, — перешел на «ты» невидимый, но пахучий шутник, — скоро не говорить, а петь будешь, как соловушка!
Меня сильно ударили чем-то твердым и жестким, скорее всего, сапогом, под колени. От неожиданности я упал на дно пролетки.
— Ну, погоди, сволочь, — невольно воскликнул я, — обещаю, мало тебе не покажется!
Увы, мало не показалось мне. Даже показалось слишком много. Власть, она и в Африке власть, что же говорить о России! Удары посыпались на меня из темноты, и непонятно было, кому и куда отвечать. Хорошо еще, в тесноте пролетки жандармам было трудно развернуться, иначе мне после недолеченных ранений пришлось бы совсем плохо. Ругаться, кричать или звать на помощь было совершенно бесполезно, И я только молча защищался.
Били меня долго, но не очень успешно. Для настоящей трепки здесь было слишком тесно. Наконец жандармы устали или посчитали, что выполнили свой профессиональный долг, и все тот же говорливый субъект спросил:
— Ну, что будешь еще нас сволочить, господин студент?
Я не ответил и вообще никак не отреагировал на вопрос, продолжил, скорчившись, сидеть на дне повозки.
— Эй, ты живой? — через минуту спросил он. — Слышь, тебя спрашиваю, живой ты или как? — не дождавшись ответа, он нашел рукой мою голову и зачем-то сжал затылок. В чем-то удостоверился, возможно, в том, что я еще не остыл. — Ну, мразь, ну антилигенция хренова, до чего хлипкий народишко! Я и бил-то просто так, можно сказать, любя!
— Никак, помер? — спросил второй голос. — Вечно с тобой, Иванов, влипаешь в историю! Опять полковник выволочку даст.
— Да не боись, Кривов, коли помер, доложим, что оказал сопротивление, пытался ударить меня ножом. Велика потеря — студентика приморили!
— Нам его не морить велели, а доставить в чистом виде. Он, может, что полезное знал для полковника, а теперь пойдет писать губерния!
— Да брось ты, Кривов, панихиду разводить, может, еще и оживет!
Разговор продолжился в том же пессимистическом ключе, и обо мне на время забыли. Между тем пролетка продолжала куда-то ехать. Глаза уже привыкли к темноте, и можно было хоть как-то сориентироваться. Жандармов было двое, тот, что покрупнее — Иванов, подлиннее и худощавый — Кривов. Они сидели друг против друга на узких скамейках, а я валялся у них в ногах. Подавать признаки жизни я пока не хотел, но изображать беспамятство оказалось тяжело. От неудобной позы немело тело, к тому же нестерпимо хотелось чихнуть. Сколько мог, я сдерживался и незаметно чесал нос о воротник шинели. Главное сейчас было — получить хоть какую-то информацию об этом деле. Слова жандарма Кривова о каком-то полковнике и его вопросах ко мне говорили о том, что меня арестовали не по ошибке, и это значительно меняло дело.
Однако, разговор правоохранителей как забуксовал на подлых студентах и неприятностях, которые они причиняют жандармскому корпусу, так вокруг них и крутился. Персонально обо мне не говорили, ругали всех, и свое суровое начальство и грамотеев, которых последние годы развелось немерено, и друг друга. Мне уже стало понятно, что я так ничего интересного о своем деле не услышу и зря мучаюсь на тряском полу пролетки. Однако, подать признаки жизни я так и не успел. Пролетка куда-то повернула, потом остановилась. Мои жандармы замолчали на полуслове.
— Кажись, приехали, — сказал товарищу Кривов. — Сам пойдешь полковнику докладать, мое дело сторона.
— Сволочь ты все-таки, Кривов, — обиженно прокомментировал Иванов. — Нет в тебе никакого товарищества.
Пока они разговаривали, пролетка вновь тронулась с места, немного проехала и окончательно остановилась. Дверь открыли снаружи, и чей-то новый голос приказал:
— Давай, выводи!
«Мои» жандармы откликнулись не сразу, потом Иванов все-таки собрался с духом, высунулся наружу и доложил:
— Господин унтер-офицер, студентик, кажись того, немного сомлел.
— Что значит сомлел? Помер, что ли?
— Да кто его знает, может, он хворый или с перепою, только как свалился, так и лежит.
— Ну, смотрите у меня, если это ваша работа, на себя пеняйте! — сердито закричал невидимый унтер. — Давайте его сюда.
Иванов тяжело вздохнул и собрался спрыгнуть на землю. Это был мой шанс, и я его не упустил. Причем, делать ничего особенного не пришлось, я только незаметно придержал его ногу. Жандарм был уже в поступательном движении вперед, и никакая святая сила и ковкость не смогли бы ему помочь благополучно достигнуть земли. Теперь, когда он неожиданно полетел вниз головой, все для него зависело только от двух факторов, земного притяжения и удачи.
Не помню, как называется закон физики, измеряющий силу удара о землю тела большой массы при значительном ускорении, впрочем, в ту секунду это было и неважно. Судя по одновременно раздавшимся воплям разных людей, сила это превзошла самые оптимистичные прогнозы.
