— Подожди, — попросил я, — только возьму документы и деньги.
— Они у меня, — остановил он мой порыв в сторону параши, — на, вот, забери…
Он вынул из кармана штанов мой паспорт с вложенной в него пачкой купюр и протянул мне. Я удивленно взял их в руки — оказывается, мой тайник был сразу же им открыт.
— Поспеши, господин студент! Не успеем…
Мы вышли из камеры, и он запер ее на засов. Потом торопливо двинулись по длинному коридору, он впереди, я следом.
В подсобке, комнате отдыха надзирателей, были только стол и несколько стульев. На одном из них аккуратной стопкой лежало жандармское обмундирование. Рядом на полу стояли сапоги.
— Переоденься, господин студент, под тебя одежу подбирал, авось, не ошибся.
Я, не стесняясь его присутствия, скинул тюремную одежду и облачился в полную форму рядового жандарма. Она оказалась почти впору, только сапоги немного жали. Пока я переодевался, надзиратель молча сидел за столом, опустив голову на руки.
— Готов, — сказал я, в завершение туалета надевая шинель и черную шапку с бараньей опушкой и царской кокардой.
Нестеренко поднял голову и посмотрел на меня измученными, слезящимися глазами. Потом встал и поправил на мне одежду.
— Ну, с Богом. Если что, не держи на меня сердца. Все одно тебе здесь было не жить. Не так, так иначе…
— Понятно, спасибо тебе.
Он кивнул, и мы вышли из комнаты.
— Иди за мной, — велел он, — и как ни что, молчи.
Я понял, что он имеет в виду, и не переспросил.
Мы, не торопясь, двинулись к выходу. Дорогу я помнил. В конце коридора мой чичероне отпер специальным ключом решетчатую дверь, и мы оказались на лестнице. По ночному времени в тюрьме было тихо. Навстречу нам поднимался человек в одежде надзирателя. Увидев нас, остановился.
— Далеко, Нестеренко? — спросил он.
— До господина полковника, — ответил тот, — вот, новенького к нему веду.
Встречный надзиратель насмешливо посмотрел на меня и двусмысленно хмыкнул:
— Крестить, что ли?
— Это мне без интереса, — ответил Нестеренко, — мне велено, я исполняю.
— Ну, удачи, — засмеялся он. — После их высокоблагородия в баню сходи и в церкви свечку поставь, грехи смой.
— Что это он? — спросил я, когда мы остались вдвоем.
— Блуд все это, грех и подлость, — угрюмо сказал Нестеренко и, не оглядываясь, пошел вперед.
У ворот нас остановил сонный часовой.
— Куда, Нестеренко, так поздно? — спросил он моего провожатого, одновременно освещая мне лицо фонарем. — Что-то я тебя, служивый, не признаю, никак, новенький?
— Новей не бывает, — как всегда угрюмо ответил Нестеренко, — второй день служит. К полковнику.
Часовой осклабился и опять осветил меня:
— Такой подойдет, привет ихнему высокоблагородию.
— Тьфу на вас всех, — проворчал надзиратель. — Ни стыда, ни совести. Ты-то, Петро, взрослый мужик, а туда же!
— Мне-то что, я в своем праве. После смены в трактир пойдешь?
— Там видно будет, — ответил Нестеренко, выходя за тюремные ворота. Я держался за ним следом. Часовой запер за нами калитку, и я оказался на свободе. Что представляет собой полковник Прохоров, я теперь представлял вполне реально, но обсуждать с конвоиром не стал. Мы двинулись в сторону Савеловского вокзала. Я поравнялся с Нестеренко, и мы пошли рядом. Меня все время подмывало ускорить шаг и как можно быстрее убраться из опасного места, но я умерял темперамент и старался не спешить. Совершенно неожиданно в голову пришла сумасшедшая, шальная идея. От удовольствия я даже стукнул кулаком в ладонь и притопнул ногой.
— Ты что это? Радуешься, что из Бутырок вышел? — спросил надзиратель,
— Это само собой, и еще есть у меня одна интересная мыслишка…
— А мне теперь свое душегубство век замаливать, — совсем не в тему сказал он.
— Ты куда теперь? — спросил я, реально представляя, в каком положении окажется мой спаситель.
— Посижу в трактире, помяну сына и сдамся, — после долгой паузы ответил он. — Куда мне еще деваться! Будь что будет…
— Ты, Нестеренко, знаешь что, погоди сдаваться, Может быть, мы сначала поговорим с вашим полковником.
— Это еще зачем?
— Потолкуем о том, о сем, может, удастся его прижать и тебя отмазать.
— Это как же так понять, «отмазать», — соборовать, что ли?
— Соборовать тебя еще рано. Попробуем уговорить полковника тебя выручить из беды. У него, кстати, есть семья?
— Откуда, холостует. Чего нам к нему идти-то? — не просто удивился, а испугался надзиратель. — Сказился ты, что ли, господин студент, зачем их высокоблагородию меня выручать? Да он вперед меня застрелит, и вся недолга!
— Это еще посмотрим, кто кого застрелит. Ты лучше мне скажи, ходят к нему по ночам молодые солдаты?
— Ходят, когда прикажет.
— Вот и давай пойдем к нему, как будто он меня вызвал. Как я понял, он живет где-то рядом с тюрьмой?
— Тут, недалече, в переулке, мы уже прошли. Фатера у него казенная.
— Давай сходим, попытка не пытка. Тебе все равно терять нечего.
— Тебе-то чего за радость из-за меня муку принимать? Твое дело теперь вольное, беги, куда глаза глядят!
— У меня к полковнику тоже вопросы есть, хочу узнать, за что он приказал меня убить. К нему на «фатеру» очень сложно попасть?
— Да нет, попасть-то можно, солдатики к нему часто наведываются. Сам к нему водил молоденьких. Мне, — словно оправдываясь, сказал надзиратель, — чтобы до Самоката добраться, много чего вынести пришлось. Из-за него, ирода, крепкое хозяйство бросил и в тюремщики пошел. Сына моего единственного душегуб, как барана, зарезал, — опять пояснил он, — А его, изверга, за то не на виселицу отправили, а от праведного суда в жандармском корпусе спрятали, Он у полковника вроде как палачом служит, то есть служил. Царство ему, душегубу, небесное, — перекрестился Нестеренко. — Я, почитай, цельный год случая ждал. Вот и дождался…
— Ну, что, пойдем к полковнику? — прервал я грустный рассказ Нестеренко. — Не боязно?
