красный кафтан и вытащил плоскую кожаную флягу впечатляющего объема. — Подержи, я сейчас достану закуску. Вот это пирог с зайчатиной, а это свиная нога.
Идея напиться возникла у меня совершенно спонтанно. Вся мутная, неприкаянная жизнь последнего времени требовала хоть какой-то разрядки. Одна мысль, что весь этот долгий день мне будет некуда приткнуться и придется постоянно общаться со стрельцами и холопами, нагоняла тоску. Водка сулила хоть какую-то временную радость. Тем более что нужно было налаживать контакт с новыми товарищами, а совместное пьянство извека было самым проверенным и надежным катализатором дружеских отношений.
Глава 9
Дружба со стрельцом по имени Захар Цибин разрасталась, как снежный ком. Через час мы уже хлопали друг друга по плечу, через два обнимались. Когда содержимое фляги подходило к концу, стрелец Захар понял, кто у него лучший и единственный друг.
— Все они гады ползучие. Никому не верь — все равно обманут! — говорил он мне, нравоучительно двигая перед носом пальцем. — Одному мне верь, я тебя сразу полюбил, как брата.
— Тебе верю, как родному, — в свою очередь клялся я ему в вечной дружбе. — И я тебя сразу приметил. Вот, думаю, кто человек!
— Да, я человек! — сразу согласился он. — А они — гады ползучие. Скоромное в Великий пост жрут, нет, ты такое представляешь? Захочу попу скажу, он их проклянет.
— Не может быть, неужто в пост едят мясо?!
— Вот тебе святой истинный крест, — побожился Захар, — а Степка против тебя замышляет. Ты Степку знаешь?
— Знаю.
— Ну, вот.
— Что, «ну вот»? — не понял я.
— Это ты о чем?
— Ты сказал, что Степка против меня замышляет.
— Какой Степка? — теперь не понял Захар.
— Десятник ваш.
— Десятник? Степка?
— Ну, он.
— И что Степка?
— Ладно, — перешел я на другую тему, — а ты хоть знаешь, кого здесь охраняешь?
— Знаю. Бабу. Хорошая баба, гладкая. А тебе она зачем?
— Кому? — не понял я вопроса.
— Тебе, — уточнил он.
— Кто?
— Не знаю, давай, что ли, еще выпьем.
— Я больше не могу, — отказался я, чувствуя, что и так уже скоро в глазах у меня начнет двоится.
— Слабак ты, а я выпью. Знаешь, что царь Борис запретил хмельное в рот брать? А кто ослушается того под кнут?
— Слышал.
— А знаешь, почему он так сделал?
— Почему?
— Потому что Бориска Годунов не настоящий царь. Он настоящего-то нашего царя Дмитрия Иоанновича хотел смертью извести, да не вышло. Скоро его самого за ноги да в Москву-реку. А народ царю-то Дмитрию присягнет, давай выпьем за нашего царя-батюшку!
— Давай, — согласился я. — Наливай сначала себе, а я после выпью.
Стрелец налил в керамическую кружку остаток самогона, поднес ее к губам, но выпить не успел, начал медленно оседать наземь. Впрочем кружку продолжал держать ровно и надежно, так что ни единой драгоценной капли на вылилось на землю. Уже лежа на земле, собрав остаток сил, поднес ее ко рту и допил до дна. Только после этого смежил веки и погрузился в глубокий, крепкий сон счастливого человека с чистой совестью.
Я не без труда, утвердился на ослабевших ногах и побрел прочь, искать какому-то там сердцу укромный утолок. Выпил я много меньше собутыльника и потому понимал, что очень пьян и сейчас мне лучше никому не попадаться на глаза. На парадном дворе по-прежнему было пустынно. Никого не встретив, я дошел до тыла усадьбы и через лаз в частоколе выбрался за ее приделы. Там, сразу же за узким рвом, полном талой воды, начинался сосновый лес. Ров я перепрыгнул без проблем и пошел по пружинящей под ногами хвое подальше от ограды. В том состоянии, в котором я теперь прибывал, встречаться со стрельцами мне было противопоказано.
Постепенно в голове прояснялось. Однако я не спешил возвращаться в поместье, а устроился на узкой прогалине, которую прогревало теплое весеннее солнышко. Здесь было покойно и тепло. Я нагреб целую кучу прошлогодней хвои и растянулся на ней, как на коричневом, ароматном матраце. Лежал, смотрел на голубое, чистое небо и не заметил, как уснул.
— Держи его, — кричал какой-то человек. Мне на грудь навалилась непонятная, непреодолимая тяжесть, я попытался ее столкнуть.
И проснулся.
— Руки, руки держи! — требовал тот же голос. В мои кисти вцепились чьи-то крепкие пальцы и мне попытались заломить их за спину.
Я спросонья не сразу понял, что происходит, а когда сознание полностью вернулось, рванулся и сумел вырвать правую руку.
— Держи его, вырвался! — закричал второй человек, и опять на меня навалились две туши.
Однако я резко перевернулся с живота на спину, вырывая и левую руку. Наваливаясь телами, меня пытались связать два незнакомых человека, в одинакового цвета грубошерстных, колючих кафтанах.
— Вы кто такие? Что вам надо? — закричал я, спихивая с себя чернобородого, с красным от напряжения лицом. — А ну, отпусти!
Однако отпускать меня не собирались, как и объяснять, чем вызвано нападение.
— Бей его, уйдет! — крикнул чернобородый, теперь пытаясь вцепиться мне в горло.
Я успел прижать подбородок к груди и ударил его кулаком в висок. Нормально размахнуться в таком положении было невозможно, так что удар скорее напоминал сильный тычок, однако противник, отскочил и теперь я увидел второго, который замахивался на меня дубиной. Эта шутка была совсем не остроумная. Нападающий был невысок, но широкоплеч со всклоченной бородой веником. Рассматривать его времени не было, дубина уже опускалась на голову. Я едва успел откинуться в сторону, и пока мужчина замахивался второй раз, вскочил на ноги.
Однако мое положение от этого сильно не улучшилось. Замотанный в тряпку ятаган остался лежать на земле, а я оказался один против двух вооруженных людей. Дубина вновь попыталась опуститься мне на темечко, в то же время чернобородый старался воткнуть мне в живот конец сабли. Пришлось резво отскочить назад.
