заморское вино, явно сделанное в Немецкой слободе. Постепенно поздний обед превратился в праздничный ужин, и это было первое приятное времяпровождение за все последнее время.
Я сидел рядом с Прасковьей и, когда спиртное освободило от излишней стеснительности, нечаянно положил руку на ее теплое бедро. Почему это случилось, сказать трудно, скорее всего, она попала туда случайно из-за тусклого свечного освещения. Девушка вздрогнула от прикосновения и переложила руку со своей ноги на мое собственное колено. Я вопросительно на нее посмотрел, она встретила взгляд и отрицательно покачала головой. Мне осталось обидеться, пожать плечами и ненадолго подчиниться.
Наши тайные маневры остались незамеченными. Отношения рынды с Аксиньей вполне определились, так что им не было смысла затевать друг с другом подобные игры. Поэтому пока мы возились под столом, они наслаждались сытной пищей с голодным азартом очень молодых людей.
В конце концов, упорство оказалось вознаграждено, и моя рука упокоилась на том месте, куда вначале опустилась, а Прасковья перестала обращать на нее внимания. Руке было удивительно приятно и уютно на теплом упругом бедре, но мне остальному от этого досталось так мало, что, форсируя предстоящее событие, я даже попытался свернуть празднество, мотивируя тем, что устал, завтра рано вставать, а Ване ночью стоять на посту. Однако троица так запротестовала, что пришлось смириться и ограничиться лишь тайной нежных прикосновений.
Ребята пили сладкое вино, болтали, смеялись, а я вспомнил замечательное стихотворение замечательного американского поэта девятнадцатого века Уолта Уитмена, прикрыл глаза и попытался восстановить его в памяти.
Стихотворение было длинное, я не все смог вспомнить, напрягался, подбирая утерянные слова, и совсем выпал из общения. Очнулся только тогда, когда за столом замолчали. На меня тревожно смотрело три пары глаз. Пришлось отогнать от себя магию большой поэзии и эпической мощи Уитмена.
— Что с тобой? — участливо спросила Прасковья. — У тебя такое странное лицо!
— Вспомнил кое-что, жаль, вам этого не понять…
— Почему? — удивленно спросил Ваня, который недавно научился разбирать буквы и уже считал себя светочем учености.
— Потому. Давайте-ка выпьем за космос!
— А что это такое? — осмелилась спросить Аксинья.
— Космос — это все, — ответил я и обвел поднятой рукой полукрут. — Космос — это звезды.
Проследив взглядами за моей рукой, все дружно подняли сосуды с напитками. Пить за звезды не отказался никто. И вообще весь вечер в нашей компании царили мир и согласие.
К десяти вечера почти стемнело. Теперь избу освещала только пара восковых свечей. Постепенно пирующих начали оставлять силы. Барышни к этому времени совсем осоловели и откровенно клевали носами. Ваня напротив, пытался показать свою боеспособность и таращил закрывающиеся глаза.
— Быстро убираем со стола, и всем спать, — решил я на правах старшего.
Все поднялись и стали собирать со стола остатки пира. Когда уборку кончили, Аксинья широко зевнула и попросилась спать.
Рында, которому предстояло стоять на посту, пошел на свою половину за оружием. Когда он вернулся, я спросил, как он себя чувствует.
— Я не просплю, обещаю, — грустно сказал Ваня, — мимо меня мышь не проскочит!
У меня такой уверенности не было.
— Ладно, иди, ложись, поспи пару часиков, — решил я.
Как мне ни хотелось остаться вдвоем с Прасковьей, рисковать чужими жизнями я не мог.
Никто не заставил себя упрашивать, и когда я выходил во двор, все уже лежали по лавкам. Ночь выдалась облачная, но теплая. Я присел на скамейку возле стены и прислонился к ее теплым бревнам. Тотчас над головой занудно зазвенели комары. Сидеть на посту запрещено караульным уставом, когда моя голова стала самостоятельно опускаться на грудь, я это вспомнил, встал и обошел вокруг избы. Сон почти прошел, но больше садиться я не рискнул. Сегодняшняя ночь представлялась мне более опасной, чем предыдущая. После попытки поджога пошли вторые сутки, наша бдительность должна была притупиться, и это понимал не только я.
Просто так ходить вокруг избы скоро стало скучно. Тогда я решил встряхнуться и устроил себе хорошую разминку. Сначала было тяжело, потом тело разогрелось, я поймал кураж и с удовольствием нагружал мышцы, пока они сладко не заныли. Кончил я отжиманием. Когда устал, остался лежать лицом вниз на траве, вдыхая ее летний запах.
Невдалеке застрекотала сорока. Вначале я не обратил на это внимания, потом удивился ее ночной активности. Как мне казалось, птицы ночью должны спать. Однако она вновь подала голос. На всякий случай я решил осмотреться, сел и оглядел двор. Небо было покрыто плотными облаками, темнота стояла, можно сказать, кромешная, но я сумел разглядеть, как открыто, не скрываясь, к нашей избе шел человек. Это мог быть и кто-то из местных жителей, и нежелательный гость. Меня сбило то, что двигался он, не спеша, и шел по открытому месту. «Татям в нощи» привычнее прятаться и красться, а не разгуливать на самом виду. Когда человек подошел совсем близко, я встал. Он разглядел, что кто-то стоит на пути, тоже остановился и слегка наклонился вперед, пытаясь рассмотреть, кто это и откуда взялся.
— Тебе что нужно? — спросил я.
— Ты мне и нужен, — ответил он ровным, размеренным голосом.
То, как он говорил и держался, не вызывало никаких опасений, я только удивился, зачем мог кому-то понадобиться в неурочное время. Потом решил, что по мне соскучился государь.
— От царя? — в продолжение собственной мысли задал я ему наводящий
