хочешь?
— Нет, не хочу.
Я прислушался к собственным ощущениям. Отчетливо болела только голова. Подняться и проверить, что со мной, сил еще не было, тогда я спросил, уточнив вопрос:
— Ранили меня в голову?
— В голову? — опять она повторила мои последние слова. — В голову, а то еще куда! Так ты водицы испить, значит, не хочешь?
— Здесь есть кто-нибудь из Коровино? — не ответив на сакраментальный вопрос, спросил я.
— Из Коровино? Не знаю, я не местная, — сказала женщина. — Тут в селе много всяких крестьян. Не знаю, кто из них здешний, кто какой. Коровино ведь казаки еще давно дотла сожгли!
— А здесь ты что делаешь?
— Я, что делаю? — удивилась она. — Водицу тебе подаю. Не хочешь?…
— Нет!
В голове у меня уже достаточно прояснилось.
— Не хозяйка, говоришь, а кто?
— Так, живу пока, за тобой присматриваю. Может что подать?
— Пить я не хочу! — поспешил я предотвратить ее обычный вопрос. Сходи лучше позови кого-нибудь из бывших казачьих пленников.
— Чего ходить? Я и есть пленница. Под их игом целый месяц жила. Не ведаю, как живой осталась! Видно Господь так захотел.
— Постой, так ты тоже была в овраге?
— Вестимо была. И в Коровино была, когда казаки его грабили и жгли. Они меня давно захватили, хотели за большие деньги в султанский гарем продать. Потому видно и берегли, не надругались.
— Продать? В гарем султана? — переспросил я, не зная чему больше удивляться, тому, что она знает эти слова или считает себя такой ценностью, По мне тетка была не слишком молода и совсем непривлекательна, Однако у женщин часто существует собственная самооценка, не всегда соответствующая общей.
— Султану, — подтвердила она, — на туретчину, или персидскому шаху.
Я опять едва не переспросил, что она имеет в виду, но успел поймать себя за язык и пробормотал под нос:
— Ну да, тогда конечно, если шаху, то и говорить не о чем…
— А ты, случаем, еще не захотел водицы испить? — не слушая, спросила она. — Водица здесь целебная. Тебе старому человеку беречь себя нужно, неровен час, расхвораешься.
— Старому человеку? — как попугай повторил я за рей. — Это, в каком смысле старому?
— Ну, не старому старику, а просто старому, — пояснила она. — Тебе уже, поди, годков двадцать пять сравнялось?
— Двадцать пять, — опять повторил я за ней и замолчал, догадался, что у бедолаги от тяжких испытаний поехала крыша. — Нет, мне уже тридцать…
— Правда? — удивилась она. — А я бы тебе больше двадцати пяти не дала.
— Выходит, для своих дряхлых лет я хорошо сохранился.
— Выходит, — скорбно согласилась женщина.
— Значит, ты не местная. А откуда?
— Я то? Я сама из Калуги. Мой батюшка там воеводой.
— Кем? — опять воскликнул я.
— Воеводой, — не без гордости повторила она.
Мне уже случалось сталкиваться с девушками из знатных семей, и ничего хорошего из этого не получалось. Потому, если все это не бред душевнобольной, то меня могли ожидать очередные неприятности. Однако разговор у нас еще не кончился, и я спросил, намереваясь выяснить правду:
— Как же ты к казакам попала?
— Очень просто, они меня на дороге остановили. Батюшкиных стрельцов поубивали, а меня с мамкой с собой увели.
— И где эта мамка?
— Померла, сердешная. Уже девятый день намедни прошел. Уж я так убивалась…
— Пусть будет ей земля пухом, — сказал я.
Женщина, кивнула, промокнула кончиком платка слезу и перекрестилась.
— Так, выходит, ты уже давно в плену? — продолжил я допрос.
— Давно, казаки, когда с Днепра сюда шли, нас с мамкой и захватили. Сначала хотели у батюшки выкуп требовать, а потом решил в гарем султану продать. Их атаман сказал, что так они больше червонцев получат.
Похоже, что на султане и гареме ее крепко заклинило.
— А кто такой султан и что такое гарем?
Как ни странно, ответила она правильно.
— Понятно, — задумчиво сказал я, уже не зная, что и думать. Женщина была так закутана, что разглядеть что-либо кроме носа и губ я не мог. — А звать то тебя как?
— Марфой кличут, — ответила она, подумала и поправилась, — Марфой Ниловной.
Влюбляться в Марфу Ниловну я не планировал. На романтические встречи и близкие отношения с красивыми женщинами мне последнее время везло, но как истинно русского человека после окончания каждого романа, мучила совесть. Обычная борьба духа с плотью. Как мужчину, сеятеля собственного генофонда, меня привлекает каждая подходящая женщина. Но когда плоть побеждает условности морали, душа мстит стыдом и раскаяньем. Правда и то, что стыд не дым, глаза не ест, но все равно, обойтись без психологических травм и самобичевания никак не получается.
Скорее всего, это какой-то рудимент прошлого, оставшийся в мужской ментальности с тех пор, когда женщина в любви была слабее, уязвимее, и слишком многим рисковала. В новые времена, когда и женщины и мужчины принялись тасовать друг друга как карты в колоде, это выглядит старомодно, но что поделаешь, против натуры, как говорится, не попрешь.
— Марфой, говоришь зовут? Это хорошо, — сказал я, непонятно для чего. — Марфа красивое имя…
— Сама знаю, что красивое, как же иначе! Плохим бы меня родители не назвали! — подтвердила она.
Разговор у нас с ней явно не получался. Нужно было менять тему, и я спросил, то, что меня интересовало:
— Ты не заешь казака по имени Степан, который вас вместе со мной спасал?
— Нет, не знаю, — не задумываясь, ответила она.
— Ты вспомни, он высокий казак, с перевязанной головой.
— Казак? — рассеяно переспросила она. — Ты хочешь?…
— Хочу, — перебил я, — принеси ведро теплой воды и корыто.
— Зачем?
— Мне нужно помыть голову, она вся в крови!
