— Ассигнациями.
— Не, нам фальшивых бумажек не нужно, — разочаровано сказал старик.
— У меня не фальшивые, а настоящие, — рассердилась она.
— Кто же их теперь разберет, дайте рупь серебром и ночуйте на здоровье.
— Хочешь, серебряные пять франков, — предложил я, — это больше рубля.
Старик так долго думал, что я решил, что он так никогда и не ответит, но он подал-таки голос:
— Не врешь, что серебро?
— Нет, не вру.
— Ну, что с вами будешь делать, — словно оказывая одолжение, сказал он, — заходите, ночуйте.
Дверь, наконец, отворилось. Из избы пахнуло живым домашним теплом.
— У нас лошади, — сказал я, невидимому хозяину, — можешь их устроить в сарае?
— Это можно, — согласился он. — Проходите, гостями будете. А насчет лошадей не сомневайтесь, я за ними присмотрю.
Мы с Матильдой вошли в избу. Здесь было еще темнее, чем на улице. Я сразу же стукнулся ногой о какую-то кадку.
— Дед, ты бы хоть лучину зажег, ничего не видно, — попросил я.
— И это в наших силах, — сказал он. — Постойте, сейчас будет свет.
Мы плечо к плечу стояли на месте, ожидая пока он откроет печь, нагребет угольев и зажжет лучину. Однако все оказалось цивилизованнее, старик запалил сальную свечу. Только что вспыхнул ее фитилек и слегка осветил комнату, как какой-то человек, которого я даже не успел рассмотреть, словно выдохнул с воздухом:
— Братцы, хранцузы!
— Вяжи иродов! — подхватил другой голос, и в меня сразу вцепилось несколько рук.
Свеча мигнула и погасла, после чего кто-то из темноты влепил мне затрещину. Скорее от неожиданности, чем намеренно, я ударил кулаком в темноту и попал во что-то мягкое, которое тотчас, отчаянно, закричало тем же голосом:
— Братцы, он дерется!
Мне ничего не оставалось, как вырваться из рук и отпрыгнуть в сторону. Как обычно бывает в таких ситуациях, сразу же кто-то кому-то врезал и тотчас, получил в ответ. После чего началась общая слепая драка. Я тихо отступал в сторону, но на меня наткнулись, и опять пришлось бить «на звук». После этого мне удалось прижаться к стене.
Может быть, я бы и перестоял самую кутерьму, но тут закричала Матильда и пришлось броситься ей на выручку. Тотчас кто-то зацепил меня кулаком. Удар невидимому противнику удался, в ответ я тоже кого-то ударил и, не сдержав эмоции, громко сказал несколько популярных русских слов, после которых вдруг наступила тишина. Все участники драки, застыли на своих местах, громко отдуваясь. Никто ничего не говорил и слышно было лишь тяжелое дыхание. Потом кто-то сообщил будничным голосом:
— Будет драться, это не французы.
— Конечно не французы, — подтвердил я. — Вы что не слышите, как мы говорим? Просто на нас надета французская уланская форма.
— Старик, зажги свечу, — попросил тот же спокойный голос.
— Где та свеча-то? Растоптали-то ножищами, ироды! — заныл хозяин. — Напасешься на вас свечей, если их ногами топтать будете!
— Не ругайся, старик, — утешил его все тот же человек, — зажги новую.
Уверенному в себе мягкому баритону хозяин перечить не решился, и опять повторилась та же процедура с печью, углями и свечой. Все ждали на своих метах, когда, наконец, появится свет. Я с интересом оглядел противников, Было их шестеро против нас двоих. Правда, последний шестой, или первый, что было бы правильнее, по сути, стоял в стороне и в драке не участвовал.
— Действительно, французские уланы, — с насмешкой, констатировал он, — а ругаются и дерутся, вполне по-русски. — И кем вы будете, господа уланы?
— Федор Васильевич! — вдруг, воскликнул юный корнет. — Вы меня не узнаете?
Тот внимательно осмотрел молодого офицера, и развел руками:
— Простите, сударь, не могу припомнить, мы с вами раньше встречались?
То, что «француз» узнал их начальника, успокоило драчунов больше чем наша русская речь. Они заметно расслабились и теперь смотрели на нас не столько насторожено, сколько с любопытством. Матильде, то, что Федор Васильевич ее не узнал, чрезвычайно понравилось. Она встала в нарочито залихватскую позу и подперла рукой бедро, спросила весело, даже с внутренним восторгом:
— И так не узнаете?
Федор Васильевич, смешливо развел руками. Я уже догадался, кто это и вполне его понимал. Откуда московскому генерал-губернатору было помнить всех молодых людей, которые знают его в лицо.
— Не узнаю, — нарочито виноватым голосом ответил он, — простите, сударь, старика, слаб зрением. Может быть, вы представитесь, тогда…
— Мне бы все-таки хотелось, что бы вы меня вспомнили, — ничуть не смущаясь, настаивала Матильда. — Может быть, теперь вспомните?
Она сняла уланку, шапку с четырехугольным верхом, украшенную металлической налобной бляхой и, встряхнув головой, разметала по плечам роскошный темный волосы.
— Баба! — почти с ужасом, прошептал кто-то из присутствующих.
Федор Васильевич смутился, сделал шаг вперед и застыл, всматриваясь в корнета с женской прической. Матильде так понравилось его искреннее удивление, что она звонко расхохоталась.
— Матильда Афанасьевна? — неуверенно, произнес он. — Неужели это вы?
Однако француженка так хохотала, что не смогла ответить. Ростопчин, какое-то время крепился, потом и сам рассыпался дробным смехом. Его тотчас подхватили оруженосцы. Не смеялись только мы со стариком-хозяином. Он был то ли в трауре по погибшей свече, то ли осуждал простоволосую бабу, я же не видел особого повода для веселья.
— Не узнал! Не узнал! — наконец смогла пересилить взрыв веселья Матильда.
— Голубушка, вот воистину явление, — заговорил Ростопчин, — как, неужели это вы? Какими судьбами? Бежите от французов?
— Вот еще! — задорно ответил корнет. — Ни от кого мы не бежим, просто ищем спокойное место переночевать. Хотели заехать к вам в Вороново, да вот Алексей Григорьевич отговорил, сказал, что там Наполеон!
— Ничего там теперь нет, — грустно сказал Ростопчин, — я сам сжег имение, чтобы ничего не досталось неприятелю. Вы ошиблись, молодой человек, — обратился он ко мне, — Наполеону там теперь нечего делать.
Теперь все посмотрели на меня. Мне пришлось поклониться, после чего
