Было он довольно молод с окладистой бородой, ветхом армяке и в медвежьей шапке. Теперь мы оказались друг против друга и с любопытством друг друга рассматривали.
— Правда, наш! — определил он. — А я смотрю, хранцузы по лесу на конях разъезжают. Вот думаю, попадутся нашим мужикам. Только чтобы беды не было!
— Вы что, от французов в лесу прячетесь? — спросил я.
— А то! Их на всех дорогах видимо-невидимо. Даже и не знал, что в ихних краях столько народа живет. А какие все черные, да страшные, не приведи Господи!
— А нам с вами переждать можно?
— Это как староста скажет. Скажет, что можно, милости просим, а нет, так не обессудьте. Он у нас мужик сурьезный.
— Ты нас к нему не проводишь? — попросил я. — А то мы с товарищем ваших мест не знаем.
— Почему не проводить? Можно и проводить, только, вдруг, пока я тобой валандаюсь, аккурат, хранцузы нагрянут?
— А если я тебе денежку дам? — предложил я, правильно поняв паузы, которые он делал между словами.
— Денежку? — переспросил крестьянин. — А не обманешь?
— Не обману.
— А побожись!
— Ей богу! — поклялся я.
— Тогда чего ж, тогда и проводить можно.
Мы вышли из кустарника, и пошли к ожидавшей на тропе Матильде.
— Вот он твой медведь, — представил я ей мужика, — он отведет нас к крестьянам, они здесь в лесу прячутся от французов.
— Нет, что нам прятаться, — поправил меня часовой. — Мы просто так на случай, сюда пришли. Мало ли что может приключиться. А так все у нас путем.
Он внимательно осмотрел Матильду и спросил:
— Ты барин, никак, тоже из наших будешь?
— Из наших, — подтвердил я. — Ну, что пошли, герой? Звать-то тебя как?
— Филатом кличут.
Мужик пошел впереди, а мы на лошадях поехали следом. Он, видимо, так намолчался в лесу, что очень хотел поговорить с новыми людьми, несколько раз замедлял шаги, оборачивался, но так и не придумал что сказать.
Крестьянский табор оказался поблизости, о чем возвестил запах дыма. Филат свернул с тропы, мы спустились в небольшой овражек, и оказались в древнем кочевом поселении. Нас кто-то заметил, и предупредили свистом жителей. Из покрытых еловым лапником шалашей выползали люди. Народу тут оказалось довольно много, полные семьи с малыми детьми.
Наш проводник подвел нас к старосте, пожилому мужику с иконописным лицом и длинной, седой бородой. Тот явно испугался вооруженных людей во французской форме и сердито глянул на часового. Мы поклонились и поздоровались по-русски.
— Так что, Иван Михеич, — доложил Филат, — тут вот в лесу люди незнакомые показались, просили к тебе проводить. Ты уж не обессудь, они не антихристы, а по-нашему понимают.
— Ты, Иван Михеевич, не беспокойся, — сказал я, — мы не французы, сами от них прячемся. Хотим поближе к людям…
Однако мое объяснение на старосту не произвело никакого впечатления, он продолжал хмуриться, и отводить взгляд. Стало понятно, что нашим появлением он очень недоволен. Я не сразу понял почему, подумав, догадался, что он просто не хочет связываться с подозрительными господами.
Мы стояли друг перед другом и молчали. В принципе, особой нужды оставаться с крестьянами у нас не было. Такой же, как у них, шалаш, я мог сделать и сам. Другое дело — вопрос с едой, но ее можно было попытаться у них же и купить.
— Если мы вам мешаем, — сказал я, — мы уйдем.
— Лес у нас не купленный, — подумав, сказал староста, — вольному воля, спасенному рай.
— Здесь поблизости нет какой-нибудь деревни? — спросила Матильда, которой спартанские условия жизни крестьян совсем не понравились.
— Есть деревни, как же не быть, только там везде эти стоят, — ответил Иван Михеевич, покосившись на нашу форму. — Сами по лесам от ворога прячемся.
— А продовольствия у вас можно купить? — спросил я.
— Не продаем, у самих мало, сами не знаем, чем деток кормить, — хмуро, сказал он. — Тут уже всякие покупали, теперь не знаем, что с теми ассигнациями делать…
Я догадался, что разговор идет о фальшивых ассигнациях, которыми рассчитывались с крестьянами французы, и предложил расплатиться серебром. Правда, монеты у меня были только французские, но зато из благородных металлов.
— Ну, если серебром, тогда, ничего. Если серебром, тогда, конечно, и подумать можно, — сказал староста. — И жить можете сколько угодно. А ежели нечистого не боитесь, так хоть в охотничьем доме.
— Охотничий дом с нечистым! — неожиданно для присутствующих, обрадовался я. — И далеко он отсюда?!
Староста удивленно на меня посмотрел и пожал, плечами:
— Близко, с версту отсюда, только там жить нельзя, кикиморы болотные замучают. Кто туда попадет, назад не вернется.
— Ничего, у меня против нечисти специальная молитва есть! Как-нибудь справлюсь!
Ничего более приятного, я услышать просто не мог. В таких страшных для местных жителей домах вполне могли обитать не совсем обычные для этой эпохи люди. Возможно, как-то связанные с моей проблемой перемещения во времени…
— Я не хочу жить в доме с нечистой силой! — вмешалась в разговор Матильда. — Я боюсь привидений!
— Ладно, — легко согласился я, — боишься, оставайся здесь. Я тебе самый лучший шалаш построю!
— Я не хочу жить в шалаше, — подумав, сообщила она.
— Тогда сама предлагай, что хочешь, можно в деревне, только если там тебя поймают французы …
— А почему я одна, а как же ты?
— Я нечистой силы и прочих глупостей не боюсь, зачем же мне мучиться в антисанитарных условиях?
Конца фразы Матильда, само собой, не поняла, но смысл уловила верно. Подумала, и легкомысленно, махнула рукой.
— Ладно, где наша не пропадала, познакомимся с кикиморами. Баня там хотя бы есть? — спросила она у старосты.
Тот не ответил и испуганно перекрестился.
— Свят, свят, свят, откуда же мне то ведать, я с нечистыми не знаюсь!
Мне показалось, что он уже пожалел, что предложил нам такое сомнительное жилище.
— Нас хотя бы туда проводят? — спросил я.
