аллегории. По большому счету, какой нормальный мужчина этого не любит!
— Обыкновенно, запряжет в телегу и ездит! Такой баловник, что не приведи Господи! Сядет на облучок в красной рубахе, заставит баб рубахи поднять, а сам их кнутом по ж…м охаживает.
— Ни фига себе, у вас, что, здесь все извращенцы?! — воскликнул я.
— Чего говоришь у нас? — не понял Николаевич.
— Шалунов, говорю, у вас больно много для одной деревни. Надо бы подсократить.
Николаевич и теперь ничего не понял, но я объяснять не стал, обратился напрямую к «баловнику».
— Кондрат, слышишь меня? — позвал я.
— Это кто там такой квакает? — отозвался он. — Чтой-то я голоса твоего не признаю! Никак Семка?
— Нет, не Семка, ты меня покуда не знаешь. Ты, Кондрат, жить хочешь?
Любитель эротических фантазий отозвался не сразу, но все-таки ответил:
— Кто же не хочет! — крикнул он в ответ, не так уверенно как раньше.
— Тогда собирай свое воинство, и все на коленях ползите к костру! — предложил я. — Не послушаетесь, никого не пощажу, всех живота лишу!
— Да ты кто такой? — закричало сразу несколько голосов.
— А вы у вашего Фильки Бешеного спросите, я его уже и на том и на этом свете поджариваю! — закричал я, насколько возможно, «демоническим» голосом.
В рядах противника наметилось явное замешательство. Командир действительно горел в огне, правда, не синим адским пламенем, но достаточно наглядно. Мне долго не отвечали, потом все тот же Кондрат, попросил:
— Мужики, слушайте меня, сами вернетесь в деревню, барин вас простит! Ослушаетесь — проклянет!
— Может и правда простит? — спросил меня Николаевич. — Кондрашка зря болтать не станет!
Нет, не зря товарищи Ленин и Сталин так не любили крестьян. С ними в революцию лучше не соваться!
— Кондрат, ты слышал, что я вам приказал? — громко спросил я. — Учти, время пошло!
— А вот мы сейчас проверим, какой ты грозный! — вместо Кондрата, ответил другой голос. — Ребята, разом, навались!
Из леса выбежали несколько человек, и бросились на мой редут. Уже было совсем темно, что видны были только их силуэты. Пробежать поляну было делом нескольких секунд. Я едва успел вскинуть мушкетон и выстрелить. Пороховая вспышка вырвала из темноты несколько лиц, и кто-то отчаянно завопил. Я вскочил с двумя пистолетами в руках, но стрелять оказалось не в кого, атака кончилась так же внезапно, как и началась.
Совсем близко он нашего бревна жалобно стонал раненный. Испуганные лошади метались по становищу, руша шалаши.
— Пойду, посмотрю, что с ним случилось, — сказал я мужикам.
Дормидонт попытался возразить, но я не слушая, подошел к упавшему человеку. Тот лежал на спине. Рук видно не было, только светлое пятно лица.
— Помоги, добрый человек, Господом молю, — попросил он, протягивая мне левую руку. — Не дай помереть без покаяния!
Почему-то голос раненого показался мне фальшивым. Только что он кричал от боли и вдруг заговорил, льстиво, просительно и главное совсем в другой тональности. Я поостерегся неожиданностей, вытащил саблю и концом клинка дотронулся до его груди.
Раненый вскрикнул, выругался и наставил на меня пистолет. Будь он хотя бы пистонным, шансов у меня бы просто не оказалось. Но тут пока щелкнули кремни, вспыхнул порох на полке и раздался выстрел, прошло около секунды. Я успел махнуть саблей и отскочил в сторону. Вместе с выстрелом раздался истошный вопль, теперь уже не притворный, а самый что ни есть настоящий.
Я больше испытывать судьбу не стал и бегом вернулся за спасительное бревно.
— Чего это было? — испуганно, спросил Николаевич.
— Это была ловушка, — ответил я, постепенно приходя в себя, — только теперь непонятно для кого!
Мой обидчик вскочил с земли и тоже побежал, но в другую сторону. Крик его скоро захлебнулся где-то в лесу.
— Он, ваше сиятельство, что, хотел тебя застрелить? — спросил Дормидонт.
— Да пошел ты со своим сиятельством! — рассердился. — Тоже мне, церемониймейстер!
Проводник не понял, почему я рассердился и замолчал. Скоро мне стало неловко, что сорвал на нем зло, и я примирительно ответил:
— Ловушку устроил, прикинулся раненным, а когда я наклонился, выстрелил. Интересно, кто это был?
— По голосу, вроде, Кондрашка, — сказал Николаевич. — Зря он так, ты же его предупреждал! А чего ты ему сделал?
— Не знаю, попал куда-то саблей, утром разберемся.
— И чего людям надо, жили бы мирно, пахали землю, рожали детей! Нет, все нужно кого-то обидеть, над другими возвыситься! А того не понимают, что не Богу, а Сатане служат!
— Давай, Николаевич, оставим это разговор до победы. Как ты думаешь, пойдут ваши мужики опричников бить?
— Боязно ночью-то воевать, как бы чего не случилось, — тяжело вздохнув, ответил он. — Может быть, лучше утра подождем?
— Можно и подождать, — сказал я, ежась. Меня после выстрела в упор, продолжала бить внутренняя дрожь. — Только к утру их меньше не станет и у них оружие!
— Ничего, теперь как-нибудь отобьемся. Вдруг, ты за ночь еще кого-нибудь подстрелишь. Главных заводил больше нет, а с остальными может, и договоримся. Мужики то все наши, деревенские. Сатана их смутил, вот они облик человеческий и потеряли. А слово хорошее услышат, глядишь и покаются.
— Как знаете. Нам с товарищем, главное до вашего барина добраться. Очень барин его чем-то обидел!
— Чем обидел-то, неужто тоже убил, кого из родичей? — подал голос Дормидонт.
— Сам не знаю, не хочет он об этом говорить, а в душу лезть к человеку самое последнее дело. Захочет, сам все расскажет.
— Это как водится, — согласился Николаевич, зевая.
Глава 19
К утру «опричники» исчезли из леса. Напоминанием о них остался обгоревший труп Фильки Бешеного, пятна крови под деревьями, где они прятались и отрубленная рука с пистолетом. Все-таки меня вчера вечером не подвели ни сабля, ни реакция. Мужики с ужасом
