лакей Степка, он парень хороший, только выпить любит.
Степке ее слова не понравились, он показал бабушке язык и пошел назад в избу, а я пошла следом за ним. Скоро, он привел меня в просторные сени и велел сесть на лавку. Я послушно села, а он тотчас ушел в покои. Не успела я осмотреться, как за мной пришла давешняя барыня, что зевала на крыльце, и велела идти с ней к барину. Я испугалась, но послушалась. Мы прошли в залу. Там на мягкой лавке с высокой спинкой сидел наш барин. Я остановилась в дверях. Он увидел меня и тотчас поманил пальцем. Я подошла к нему, и низко поклонилась.
Барин был очень нарядный, но одетый почему-то в бабий салоп из золоченой холстины. Он сидел как-то боком, одну голую ножку поджав под лавку, а другую в шелковом чулке положив поверху. Я опять ему поклонилась, и он мне в ответ кивнул головкой. Хоть наш господин и был невысок ростом, но зато с большим животом и круглым лицом. Я его не видела с прошлого рождества, и мне показалось, что с того времени он как-то опух. Я исподволь осмотрела его, а он, не скрываясь в упор, рассмотрел меня. Мне стало стыдно, что я такая некрасивая и затрапезная, но барин меня не заругал.
— Ты, значит, и есть девка Алевтинка, — наконец спросил он, — дочь Сергея Дальнего?
— Да, — едва слышно ответила я.
— Выросла. А я тебя помню еще вот такой, — показал он невысоко от пола. — Помнишь, как я тебе сладости носил?
— Как же не помнить, вы завсегда наши благодетели, а мы ваши дети, — ответила я как было положено в таком случае.
Ему мой ученый ответ понравился и он даже улыбнулся. Я обрадовалась, что он сейчас отпустит меня домой, но не тут-то было.
— Надумал я тебя, Алевтинка, замуж выдать, — вдруг сказал он. — Хочешь, дура, замуж?
— Не, я домой хочу к мамке, — с испуга ответила я и начала пятиться к дверям.
Барин рассмеялся, полез в карман салопа, вытащил табакерку, отправил в нос табак и два раза громко чихнул.
— К мамке, говоришь? Эх, ты, дурочка, деревенская! Все видать позабыла?! Это хорошо. К мамке она хочет! Тебе девка пора барину рабов рожать, а не за мамкину юбку держаться. Ничего, как увидишь жениха, рада будешь!
Помещик повернулся к дверям и громко позвал:
— Эй, Степка, Аленка, есть там кто-нибудь!
В залу заглянул красавец Степка и ленивым голосом спросил:
— Чего надо?
Барин рассердился, опустил ногу с лавки, хотел, было встать, но раздумал и просто закричал, краснея лицом:
— Я тебе дам. чего надо! Ты мне еще поговоришь! Давно видать не драли? Хочешь, как Алексашка плетей получить?
— А я чего? — сразу же поменял голос Степка. — Чего это, как чуть что так сразу плетью грозитесь? Нешто я так без понятия?
— Тот-то, — остыл помещик. — Бегом на конюшню, и подать мне сюда Алексашку!
Степан скрылся, а барин начал ворчать себе под нос:
— Совсем распустились холопы, вовсе страх забыли! Это все моя доброта!
Я стояла, ни жива, ни мертва, не зная, что меня ждет. Барин больше на меня не смотрел, говорил сам с собой. Со страха я почти не понимала его слов. Не знаю, сколько времени мне пришлось ждать, наверное, долго, пока, наконец, вернулся лакей с Алексашкой. Я как взглянула на него, у меня будто оборвалось сердце. Он был хорош как сказка. Против него даже Степка показался мне совсем невидным.
Из себя Алексашка был весь гладкий, с усами прямо как у благородного, а на лбу, выпущенным из-под червонной мурмолки с лаковым козырем, спускался до правого глаз кудрявый пшеничный чуб. Даже одежда у него была господская, и сапоги блестели как жар!
Красавец вошел, повинно опустив голову, и остановился возле порога.
— Ну, что встал, что встал, анафема! — закричал барин. — Иди сюда, посмотри мне в глаза своими бесстыжими зенками!
Алексашка молча подошел и, не поднимая глаз, поклонился.
— Девок и баб тебе шельмецу было мало? На мою последнюю радость позарился?! — кричал, распаляя сам себя, помещик. — Я ли тебе не отцом родным был? Я тебя не жалел и не возвеличивал? А ты мне чем, мерзавец, отплатил?
— Напраслину на меня наговорили, — тихо ответил Алексашка. — Не было у нас с Прасковьей ничего.
— Не было говоришь? Так докажи!
Красавец поднял на господина удивленный взгляд и тут же быстро опустил голову, но ответил дерзко:
— Могу и доказать, если хочете, хоть перекрещусь.
— Мне твоего креста не надобно, а вот жениться тебе придется! — успокаиваясь, сказал помещик. — Вот твоя невеста, любуйся, можешь хоть завтра под венец!
Алексашка повернулся ко мне и посмотрел оценивающим взглядом. У меня сжалось сердце, и лицо ожег нестерпимый жар стыда. Что дальше делал нареченный, я не знаю, опустила голову долу. Мне было впору провалиться сквозь землю со стыда.
— Ну, что молчишь, анафема? — опять закричал помещик. — Что не по нраву невестушка? Смотри, какая девка справная, знай мою доброту!
— Это, того, барин, — тихо сказа Алексашка, — чем на такой жениться, лучше сразу в петлю! Прикажите веревку подать, на ваших глазах удавлюсь!
— А и удавись, — засмеялся помещик. — Степка, принеси ему веревку, пущай давится, а я посмотрю и посмеюсь!
В тот момент, я готова была умереть. И так знала, что не красавица, но чтобы петля была парню слаще меня, о таком не думала, не гадала.
Алексашка между тем вдруг заплакал и как стоял, повалился барину в ноги.
— Не губи, кормилец! Нет у меня к этой девке сердца. Прости, Христа ради!
— Не погубить просишь? А как мою Прасковью по всякому тереть у тебя сердце было?! Как слова ей пакостные говорить, да под юбку лазать, у тебя сердце было? — кричал он. — Позвать сюда блудницу, я вам сейчас покажу, как надо мной насмехаться!
Словно по заказу в светлицу вошла та самая барыня, что зевала на крыльце. Она смело подошла к гневливому помещику.
— И чего это вы кричите, на весь дом, Леопольд Африканович? Какой такой блудницей меня позорите? Я ли не вам верной была, а от вас акромя измен ничего не видала?
— Прасковья ты говори да не заговаривайся! — сразу перешел с крика на тихий говор помещик. — Вот женю Алексашку на этой девке, тогда посмотрю, как ты рассуждать станешь!
— А по мне чего? Мое дело сторона, мне вас, Леопольд Африканович, ублажать планида, а вы мне изменничаете! А про Алексашку мне чего? Пущай!
— Так он на этой вот девке-то жениться не хочет, о тебе, небось, думает, — игнорируя обвинения в измене, пожаловался барин. — Если не было промеж вас блуду, так пусть женится!
