таковы, они сразу же норовят ущипнуть за грудь. Они только приглашали меня в кино или погулять по улице, я съедала стаканчик мороженого и возвращалась домой голодная. «Образованных» хватало на то, чтобы спросить, что я окончила и чем занимается моя семья. Из всего этого я поняла: если он хочет тебя, ты должна доставить ему Соответствующее удовольствие, а за поцелуй получишь только порцию мороженого. Если же продаваться, надо делать это скорей, брать деньги и ни о чем не думать. Я поняла то, что понимала мама и что невдомек «фарфоровым куколкам». Я часто вспоминала маму.
33
Может, некоторые женщины и могут прокормиться, заигрывая с мужчинами, но у меня не хватает ловкости, и нечего было рассчитывать на это.
Я стала продажной женщиной. Хозяин не разрешил мне остаться у него, он считал себя порядочным человеком. Я съехала с квартиры, даже не простившись, и снова очутилась в двух комнатках, где мы когда- то жили с новым отцом. Соседи не распространялись о приличиях, однако были честными и милыми людьми. После переезда мои дела шли очень недурно. Ко мне заходили даже образованные. Они знали: я продаю, они – покупают, и заходили охотно, так как не попадали в неловкое положение и не роняли своего достоинства. Вначале было очень страшно – ведь мне еще не исполнилось и двадцати. Но через несколько дней я уже не боялась. Я не оставалась бесчувственной, не ленилась двигаться и все пускала в ход: руки, губы… Гостям нравилось это, и они потом добровольно рекламировали меня.
Через несколько месяцев я стала понимать еще больше и определяла человека почти с первого взгляда. Богатые сразу спрашивали цену, давая понять, что покупают меня. Эти были очень ревнивы – пользоваться продажной женщиной они хотели монопольно, потому что у них были деньги. С такими я не церемонилась. Если они начинали капризничать, я предупреждала, что разыщу их дом и расскажу обо всем жене. Они утихали. В конце концов годы учения в школе, не пропали даром. Я уверовала – образование полезно. Другие приходили, крепко зажав в кулак деньги, и боялись только одного – как бы не переплатить. С этими я подробно вырабатывала условий: столько-то за это, столько за то, и они, как миленькие, возвращались домой за деньгами; меня это забавляло. Больше всего я ненавидела тех прощелыг, которые не только старались заплатить поменьше, но еще и норовили стянуть полпачки сигарет или флакончик с притираниями. Не трогаешь их – они любезны, а заденешь – могут кликнуть полицию и затеять скандал, Я не задевала их, я их боялась. Что же касается полицейских, то каждого из них приходилось чем-нибудь одаривать. В этом мире – мире хищников и хапуг – преуспевают только подлецы. Чувство жалости у меня вызывали ученики старших классов, в кармане у них позвякивали серебряная монета и несколько медяков, на носу выступали бусинки пота. Мне их было жалко, но я продавалась и им. Что мне оставалось делать! Еще были старики – люди почтенные, имевшие кучу детей и внуков. Я не знала, как им угодить; но мне было известно, что у них есть деньги, на которые они хотят перед смертью купить немного радости. Я давала им то, что они хотели. Так я познакомилась с «деньгами» и «человеком». Деньги страшнее человека. Человек – зверь, деньги – сила зверя.
34
Я обнаружила у себя признаки болезни. Это повергло меня в отчаяние, мне казалось, что не стоит жить. Я ничего не делала, выходила на улицу, слонялась без цели. Мне хотелось проведать маму, она бы немного утешила меня,– я думала как человек, которому суждено скоро умереть. Я обошла тот переулок, надеясь снова увидеть маму; я вспомнила ее, раздувающую у дверей мехи. Лавочка была закрыта. Никто не знал, куда они переехали. Это придало мне настойчивости: я должна во что бы то ни стало разыскать маму. С отчаянной решимостью я несколько дней ходила по улицам, и все напрасно. А вдруг она умерла или перебралась с хозяином лавки в другое место, может быть, за тысячу ли отсюда? Подумав об этом, я расплакалась. Надев платье и стерев помаду, я легла на кровать и стала ждать смерти. Я верила, что так я смогу скоро умереть. Но смерть не приходила. Послышался стук в дверь, кому-то я понадобилась. Хорошо же, ты получишь меня, ты тоже заразишься. Я не испытывала угрызений совести – разве моя вина в том, что случилось? Я снова повеселела, курила, пила вино и стала выглядеть как женщина лет тридцати – сорока. Синева окружила глаза, ладони горели, я перестала управлять собой: жить можно только, имея деньги; прежде всего надо быть сытым, а потом уж толковать о другом. Я ела хорошо – кто же откажется от обильной еды! Мне нужна хорошая пища, дорогая одежда,– этим я хоть чуть-чуть скрашивала свою жизнь.
35
Однажды утром, часу в одиннадцатом, когда я в длинном халате сидела в комнате, во дворике послышались шаги. Вставая в десять часов, я иногда только к двенадцати надевала платье – за последнее время я стала очень ленива и могла часами сидеть в халате. Я ни о чем не думала, ни о чем не мечтала, просто сидела в одиночестве как чурбан. Шаги, медленные и легкие, приблизились к моей двери. Вскоре я увидела глаза, они смотрели в дверную щель. Они появились и исчезли; мне лень было двигаться, и я осталась сидеть. В щель снова посмотрели. Я не выдержала, тихонько открыла дверь – мама!
36
Не помню, как мы вошли в комнату и сколько плакали. Мама не так уж постарела. Лавочник, ничего ей не сказав и не оставив ни одного мао, тайком вернулся к старой семье. Мама продала кое-какие вещи, съехала с квартиры и перебралась в одну из трущоб. Она искала меня больше двух недель. Наконец она решила зайти сюда, на всякий случай, и натолкнулась на меня. Она не узнала меня и, пожалуй, ушла бы, не окликни я ее. Я перестала плакать и рассмеялась как безумная: она нашла свою дочь, а дочь – проститутка! Чтобы прокормить меня, она стала продажной женщиной; теперь, когда я должна кормить ее, я стала такой же! Профессия матери перешла по наследству!
37
Я надеялась, что мама утешит меня. Я знала цену пустым словам, но мне все-таки хотелось услышать их из маминых уст. Матери – самые искусные обманщицы на свете, их ложь мы считаем утешением. Моя мама обо всем этом забыла, это меня не удивляло – ее страшил голод. Она начала составлять опись моих вещей, интересовалась моими доходами и расходами, словно в моей профессии не было ничего необычного. Я сказала ей, о своей болезни, думала, что она станет меня уговаривать отдохнуть несколько дней. Нет, она лишь сказала, что пойдет купит лекарство. «Всегда мы будем так жить?» – спросила я. Она ничего не ответила. Но она, несомненно, жалела меня и тревожилась. Она готовила для меня пищу, спрашивала о самочувствии и часто украдкой глядела так, как смотрит мать на спящего ребенка. А сказать, чтобы я бросила свое ремесло, она не могла. Сердцем я хорошо понимала – хотя мне и было обидно,– другой работы не придумаешь. Нам нужно есть, нужно одеваться – это определило все. Какое имеет значение – мать, дочь, честь… Деньги бесчувственны.
38
Мама вздумала заботиться обо мне, однако ее подслушивания и подглядывания раздражали меня. Я хотела обходиться с ней ласково, но подчас она была невыносима. Она во все вмешивалась, особенно если это касалось денег. Ее глаза, уже потерявшие прежний блеск, загорались только при виде денег. Перед гостями она появлялась как прислуга, но, когда они платили мало, начинала браниться. В таких случаях я чувствовала себя очень неловко. Хотя я и занимаюсь этим ради денег, на брань это не дает особого права. Я тоже умела быть резкой, но у меня имелись свои приемы, которые не коробили гостей, а у мамы приемы
