утверждал, что был запуган и обманут. И тут мне приходит в голову устроить Володину под конец маленькую ловушку.
- А правда, что вы обещали им не использовать их показаний против других диссидентов и не сдержали слова? Так они, во всяком случае, утверждали: обманул, мол, нас КГБ.
Володин, опасаясь, видимо, что я усомнюсь в том, что на их слово можно положиться, возмущенно восклицает:
- Это клевета! Я мог по тем материалам посадить десятки людей! Но мы не кровожадны. Мы арестовали только тех, кто категорически отказался прекратить враждебную деятельность. Однако я никаких обещаний такого рода не давал!
- Я так и думал, что Красин лгал оба раза: и на пресс-конференции в Москве, где обвинял диссидентов, и в Нью-Йорке, клевеща на КГБ. Так зачем же мне лгать дважды? Лучше я вообще не буду лгать, - и я, довольный тем, что успешно довел разговор до конца, добавляю: - Однако мой ужин давно остыл. Мне пора.
Только теперь Володин осознает, что неправильно оценил ситуацию, что не он был хозяином положения во время нашей беседы.
- Геройствуете? - говорит он зло и грубо. - Что ж, геройствуйте. Но только запомните: героев мы из Лефортово живыми не выпускаем.
Он произносит эти слова чеканно и громко, чтобы они надолго запомнились мне.
Я возвращаюсь в камеру возбужденный. Еще много дней я буду анализировать нашу беседу, вспоминать каждую фразу Володина и свои ответы.
Я очень доволен собой: не уклонялся от разговора, спокойно выслушал все угрозы, и они никак не повлияли на мое состояние, полностью контролировал ход беседы, не позволил следователям поднимать интересовавшие их темы и заставлял говорить о том, что сам хотел услышать. Словом, я, кажемся, опять обрел прежнюю форму. 'А значит, - самонадеянно говорю я себе, - самое трудное позади'. И, конечно же, ошибаюсь.
Интересно, что я, увлеченный беседой с Володиным, совсем забыл о записке Слепаку, судьба которой меня так волновала еще несколько часов назад. Но хорошо помню, что, засыпая, поймал себя на мысли: может, она все-таки дошла?..
* * *
Вопреки недвусмысленным угрозам Володина, наша с ним беседа от третьего мая заметно улучшила мое настроение. Я чувствовал, что вновь могу смотреть на КГБ 'со стороны', не подпуская их к себе. Необходимое условие для этого - не воспринимать их уж очень серьезно, сохранять способность смеяться над абсурдностью их поведения и претензией на абсолютную власть над умами людей в этом мире.
Юмор и ирония давно стали моим оружием в удержании КГБ 'на дистанции'. Ведь эта организация в действительности может быть прекрасной мишенью для насмешек из-за своего двусмысленного положения. КГБ в повседневной жизни как бы не присутствует, должен постоянно скрывать или, во всяком случае, преуменьшать свою роль. В то же время такие советские 'столпы власти', как милиция, суды, прокуратура, Верховный Совет - всего лишь фикции, чье влияние при соприкосновении с КГБ существует лишь на бумаге. На уровне 'хвостов' это выражалось в том, что их приказу подчинялся милиционер любого ранга, правил уличного движения для их машин просто не существовало, и в то же время... они сами тоже вроде бы не существовали, что и создавало немало комических ситуаций.
Еще одна причина для смеха - противоречие между 'благородными' целями КГБ и ничтожеством исполнителей.
Впервые я обнаружил освобождающий эффект насмешки над кагебешником осенью семьдесят третьего года, когда застрял в сломавшемся лифте с двумя своими 'хвостами' - мужчиной и женщиной. Был выходной день, и даже 'уокитоки' моих спутников не помогли - прошло немало времени, прежде чем появился монтер и починил лифт.
Я тогда еще не очень привык проводить время в обществе 'хвостов', они тоже пока не нашли со мной нужного тона, и некоторое время в лифте царило напряженное молчание. Наконец я попытался разрядить ситуацию:
- Плохая у вас работа! Вместо того, чтобы сидеть, выпивать с друзьями - висите в лифте...
Мужчина напряженно улыбнулся и, поколебавшись, перешел на одну из их стандартных тем: есть столько хороших советских евреев, почему бы мне не быть одним из них?
- А как насчет вас? Ваше еврейство вам не мешает в КГБ? - неожиданно для самого себя спросил я.
- А что, разве вы не видите, что я не еврей? - удивился курносый, белобрысый, без малейшей примеси семитских черт собеседник.
- Ну, вы можете обманывать кого угодно, только не меня. Мне сразу ясно, что в вас есть еврейская кровь, но не огорчайтесь - среди евреев тоже много хороших советских граждан, - вернулся я к его теме.
Мой собеседник очень разволновался. Игнорируя мои реплики, он напряженно вглядывался в свое отражение на глянцевой стене лифта. А когда лифт починили, бросился к машине и стал пристально изучать свое лицо в смотровом зеркале.
Когда я впервые увидел 'хвостов' КГБ, следующих за отказником, то испытал невольный страх. Но к этому привыкаешь, как и ко многим другим вещам. Позднее, когда 'хвосты' проводили со мной большую часть времени, я чувствовал себя даже безопаснее в их присутствии, особенно ночью. А если они, боясь упустить меня, втискивались вслед за мной в такси, я непременно заставлял их платить половину стоимости проезда. Платили они, как правило, всегда новенькими, прямо из банка, деньгами, которые доставали из конверта, а сдачу клали себе в карман.
Формально, конечно, эти люди не существовали. И когда бы я ни упоминал о 'хвостах' в разговорах с официальными сотрудниками КГБ или прокурором, их реакция всегда была одной и той же: 'Никто за вами не ходит. У вас, похоже, мания преследования'. Но 'хвосты' были не только реальностью, временами -чуть ли не частью семьи. Как-то в автобусе я завязал разговор с одним из них, уже много лет 'обслуживавшим' нас.
- Где сейчас Валера? - спросил тот о нашем товарище, которого когда-то 'опекал'.
- Он уже два года в Израиле и очень доволен жизнью.
Мой собеседник стал выяснять подробности - о работе, квартире, зарплате. Неожиданно женщина, прижатая к нам толпой пассажиров и вынужденная слушать наш разговор, принялась кричать:
- Позор! Почему мы должны выслушивать всю эту сионистскую пропаганду? Убирайтесь в свой Израиль, только не мешайте нам жить!..
Весь юмор ситуации был в том, что свой гнев она направила не на меня, а на моего 'хвоста', приняв его за 'колеблющегося сиониста', что очень смутило его и повеселило меня.
Подобных забавных историй было много, но самое большое удовольствие 'за счет КГБ' я получил 7 ноября семьдесят четвертого года. Я собирался в тот день уехать из Москвы в Ригу и Минск для подготовки сообщения о положении евреев-отказников в этом регионе. Но за неделю до этого меня вызвал мой начальник в Институте нефти и газа, где я работал в то время.
- Как вы знаете, во время праздников в институте должен быть дежурный. Вы отказываетесь ездить на картошку, не выходите на ленинский субботник, поэтому дирекция решила назначить вас ответственным дежурным по институту во время демонстрации трудящихся.
Обычно такое поручение давалось одному из руководителей или особо доверенным лицам в институте. А тут вдруг выбрать для этого единственного в нем диссидента?! Было очевидно, что КГБ хотел держать под надежным контролем на время ноябрьской демонстрации потенциальных нарушителей порядка.
- Я буду дежурить, если получу за это два отгула, - ответил я, сообразив, что это дает мне возможность продлить мою командировку в Ригу и Минск. Босс поспешно согласился.
Седьмого ноября, с десяти утра до четырех дня, я занимал удобный кабинет директора института, а длинный список служебных телефонов на случай ЧП лежал передо мной. Три 'хвоста' проводили меня на работу: в КГБ знали, что вечером я уеду из Москвы в Минск, и выделили мне эскорт. Но в сам институт вход по пропускам, а без лишней нужды сотрудники КГБ внимания к себе не привлекают. Поэтому они сидели в
