Соединяем наши усилия.
Ее лодыжка на моем плече ходит ходуном, соскальзывает на культю. «Быстрее, Саврасов, быстрее!» Можно и быстрее. Теперь вся она бьется — как рыбина, выброшенная на берег. Я позволяю себе отключить самоконтроль, я отпускаю себя на небо. Т… т… три!!! Стонем хором.
Алик Егоров смотрит на нас с отвращением…
— Кстати, про любовь, — вспоминаю я «как бы вдруг». — Может, охлаждение твоих отношений с Еленой объясняется тем, что у нее парень появился?
— В каком смысле, — напрягается Эвглена.
— В том смысле, что не простой кавалер, а молодой человек с перспективой. По-моему, девушка думает о замужестве. Поздравляю, бабушкой станешь.
Она взволнована и не думает этого скрывать. Больше того, она пугается.
— Откуда знаешь?
— Елена сама рассказала. Только, пожалуйста, не ссылайся на меня, а то твой отпрыск меня за это…
— Своих источников не выдаю. И что за кавалер?
— Кажется, в школе с ней учится.
— Понятно… — говорит Эвглена. — Многое становится понятным… — Она сползает с постели, попадая ногами точно в шлепанцы. — Ну, детки чертовы. Сопляки. «Гормоны любви» у них, видите ли…
Потягивается. Набрасывает на себя халат.
— Слушай, ты даже не представляешь, как мне помог!
Она заглядывает к тете Томе («Спит, старушка…») и снова прикрывает дверь в каморку.
— Мой рыцарь, вы достойны награды, — провозглашает она шепотом.
Я знаю это.
Мобильник внезапно заиграл, запел, засветился и даже затрясся.
— Приветствую, — сказал Неживой. — У твоей матери отключено. Не знаю, только трубка или мозги тоже.
— Ее разбудить? — сонно спросила Елена.
— Зачем? И с тобой можно прекрасно поболтать, несмотря на твой возраст. Ты во что сейчас одета?
— В ночную рубашку, — сказала Елена.
— Какого цвета?
— Белая в желтых цветочках.
— А под ней?
— Больше ничего.
Она отвечала с исключительной вежливостью. Ее трудно было вывести из себя столь примитивными способами.
— В твоем возрасте, — сказал Неживой, — девочкам полагаются пижамы. Ты с игрушкой спишь или без?
— С открытой форточкой.
— Ничего смешного. В твоем возрасте, чтобы психика развивалась гармонично, нужно пользоваться большими мягкими игрушками, изображающими сильных самцов — медведя, льва, дельфина.
Честно говоря, третье подряд упоминание о возрасте Елену все-таки достало. Круто достало. Трубка в ее руке вспотела. Она переложила телефон к другому уху.
— В комнате очень душно, Виктор Антоныч. Я вся горю. Я открываю окно и обмахиваю себя подолом ночнушки. Ложусь обратно и обнимаю сильного плюшевого самца ногами. Его морда утыкается мне точно в промежность…
Неживой выслушал до конца, не перебивая. Когда она выдохлась, сказал:
— Про мобильник вместо вибратора — хорошо придумано. Хотя, ясно, что ты никогда вибраторами не пользовалась. Пока, во всяком случае. Можешь затворить окно, подруга. И еще — не поленись, встань и закрой дверь на ключ.
— Зачем? — с трудом переключилась Елена.
— Я повторяю — встань, закройся на ключ. Боюсь, ночи в вашем доме становятся серьезным делом. Беда пришла, бабы дорогие.
— Да ну вас! — она наконец разозлилась. — Не надоело развлекаться?
— Ты против того, чтобы я звонил?
Сказано так, что Елена не смеет дерзить в ответ. Бывают ситуации, когда вдруг понимаешь — одно неловкое слово, и ты в опасности.
— А позвонил я, потому что почувствовал: надо позвонить. Я доверяю своим чувствам, дочка. Собственно, это единственное, чему я доверяю. Разве ТЫ не чувствуешь, что теперь тебе всегда, когда ложишься спать, придется закрываться на ключ?
Она чувствовала. Не совсем то, что сказал Виктор Антоныч, — нет, это был не страх, но… очень близко. Последние ночи Елена спала тревожно и, тем более, тревожно бодрствовала. И еще — она тоже доверяла своим чувствам.
— С какой стати я должна вам верить?
— Я слышал, у вас прошлой ночью труп завелся. А с утреца исчез куда-то. Так что настоятельно советую мне верить.
Она впилась зубами в мобильник. Только бы не ляпнуть что-нибудь… только бы не ляпнуть сдуру… пластмасса хрустнула… но где он мог это
— Что там за звуки? — остро заинтересовался Неживой. — Трубку со злости ломаешь?
— Наверное, помехи на линии. Вы про труп что, пошутили?
— Какие шутки! — сказал он. — Мне приснился вещий сон. А мои вещие сны всегда сбываются… дочка.
Пластмассовый корпус не выдержал-таки, развалился.
Пока Эвглена выпаривает кетамин, я решаю спросить:
— Заказы, о которых говорил твой Неживой — их правда так много?
— Виктор Антонович пока не оставил заказов.
— Не оставил? Ты отрезала у этого гитариста обе руки, обе сразу! Обычно ты все-таки с ног начинаешь.
— А-а… это для вчерашнего клиента. Дня не прошло, ему опять понадобились пальцы. Как можно больше пальцев. Они сказали, вчерашняя порция вся ушла — с восторгом, с ритуальными плясками…
Я непроизвольно убираю с глаз долой свою единственную руку. На ней — целых пять пальцев. Я содрогаюсь, мысленно и телесно. Это не остается без внимания:
— Тебе холодно, мой сладкий?
— Эвочка, ну ты же понимаешь, о чем я спрашиваю. Вдруг эта наша ночь последняя?
— Материала пока хватает, — произносит она, задумчиво наблюдая за огоньком зажигалки. — Два «аккорда», и закрыли заказы. Так что не беспокойся…
Эвглена выпаривает «дурь», как чмо из подвала — на ложке. При помощи зажигалки. Эстетика дна и грязи. Кетамин пузырится, ложка вся уже в копоти. Это и есть та награда, которую Эвглена мне посулила — несколько минут космического кайфа.
Вообще-то кетаминовый наркоз — варварство и обман; не зря он применяется больше к животным, чем к людям. Во-первых, привыкаешь быстро, во-вторых, диссоциация сознания, которую вызывает этот препарат, вовсе не отключает боль. Когда Эвглена оперировала меня, она использовала более солидные средства — берегла мои рецепторы. Но совершенно другое дело — как сейчас…
На дне ложки остается белый порошок. Ждем, пока железо остынет. Это круче, чем ЛСД. Я знаю, я сам и научил мою супругу нехитрому фокусу с кипячением кетамина.
