В нашу с Эвгленой брачную ночь тот, предыдущий ее муж, с фамилией Суриков, был еще жив. Жизнь его поддерживалась аппаратом гемодиализа… впрочем, уместно ли здесь это слово — жизнь? От человека оставалось только туловище — без конечностей, без гениталий, без почек, печени и желудка. Вскоре не стало и этого. Купчиха продала остатки, затем — его голову, а затем — палец с обручальным кольцом.
Последнее, что она продавала, всегда был палец с обручальным кольцом.
Таким образом, пока мы с супругой кувыркались в будуаре, материализуя наши с ней сексуальные фантазии, Суриков находился здесь, в палате. Я узнал об этом уже на следующее утро, когда меня самого привезли сюда из операционной. Чего только не бывает в семейной жизни…
Как Эвглена смогла выйти замуж, если прошлый муж был еще при ней? Как получила штамп в паспорте? Я спросил однажды. Она объяснила. Свидетельства о смерти ей выдают без предъявления тела, вот и вся разгадка. Оказывается, у нас и такое возможно. Любовь творит настоящие чудеса, говорят классики, — любовь мелких тварей к деньгам… Так что к моменту нашего знакомства Эвглена официально числилась вдовой, свободной и законопослушной.
До Сурикова был Серов. А до Серова? Бог весть. Достоверно известно лишь то, что Эва сменила передо мной вовсе не двоих мужей, а шестерых. И все мы, если верить нашей любительнице изящных искусств, отличались звучными фамилиями. Во всяком случае, кто-то из предыдущих точно был Репиным. Теперь, вот, в ее коллекции появился и Саврасов. Неравнодушна она к художникам-передвижникам, что ж тут странного… Ну не смешно ли? До икоты…
Короче, я — седьмой по счету. Счастливый номер.
Любопытно, свидетельство о моей смерти она собирается оформить ДО или ПОСЛЕ?
— …Поди, пожалуйста, сюда, — зову я Елену.
Она отрывается от шкафчика с инструментами, подходит к моей кровати, вопросительно смотрит. Возраст — 15 лет c с хвостиком. Неуловимая грань между девочкой-подростком и молодой женщиной. Иногда она ухаживает за мной, когда тети Томы нет: приносит еду, меняет простыни, в трудные моменты даже подкладывает судно.
Трудные моменты — это дни после операций.
— Завтра утром, да? — тихонько спрашиваю у нее.
Молчит. Смотрит с явным сочувствием.
— Ну ты же понимаешь, если выбор пал на меня, надо на всякий случай дела привести в порядок, проститься с родными, написать завещание…
Нет, не улыбается. Впрочем, шутка моя печальна, слишком много в ней нешуточного. В руках у девочки бикса — емкость круглой формы, похожая на кастрюльку с дырочками, в которую складывают хирургические инструменты. Когда юная медсестра идет от меня обратно к шкафчику, в биксе что-то весело погромыхивает.
Зовут ее тоже Эвгленой. Купчиха дала дочке собственное имя — то ли чтоб себя увековечить, то ли в память о своем пропавшем отце. Эвглена с зелеными глазами разделилась надвое, и возникла Эвглена Вторая. Поистине — простейшие размножаются делением. Есть у девчонки, как ни странно, и отчество: «Викторовна». Что за Виктор? Отец, надо полагать? Надеюсь, не Васнецов… Хотя, какая мне разница?
Ненавижу художников.
А дочка предпочитает, чтобы ее звали Еленой. Как угодно, только не Эвгленой. Это прекрасно…
— Елена… — произношу я тихо и медленно. — Колдовские звуки. Если ты вслушаешься, как звучит твое имя, ты почувствуешь силу. В нем есть то, чего не хватает тебе в жизни. А может, тебе стоит хотя бы иногда произносить свое имя — вслух или про себя? Вот, послушай: Е-ле-на… Е-ле-на…
— Смешно, — дергает она плечами, не оборачиваясь.
Ничего смешного, девочка, откликаюсь я мысленно. Расшатывать твою защиту — это тяжелый труд.
— Когда ты пробуешь свое имя на вкус, оно может быть или сладким, или соленым.
— Да что в нем такого важного, в моем имени?! — наконец разворачивается она.
— Поверь, совершенно ничего важного! Главное то, как ты его чувствуешь. Если опереться на собственное имя, можно добавить себе устойчивости в жизни. Можно петь свое имя, как мантру, как заклинание. Слушаешь звуки — «Е», «А»… и при этом чувствуешь, как расслабленность появляется в твоем теле. А задрожавшая вдруг рука поможет тебе еще больше расслабиться и понять разницу между напряжением и душевным покоем.
Елена непроизвольно прячет руки за спину… Я продолжаю, не сбавляя темпа.
— А ведь тебе нужна сила, ведь так! Ты видишь, что с тобой делают. Ты чувствуешь, что становишься пластилином и теряешь форму. Ты теряешь собственную личность. Ты послушай свой голос! Послушай, как меняется твой голос, когда ОНА говорит с тобой…
Не знаю, как насчет голоса Елены, но мой — точно меняется. Даже тембр. Откуда, из каких глубин отчаяния приходит эта вязкая густота, эта засасывающая убежденность?
— …Посмотри на себя. ОНА дергает за нитки, и ты выполняешь все, что ОНА хочет. Видишь, как ты становишься марионеткой? Чувствуешь, как ты съеживаешься и становишься меньше ростом, когда ОНА говорит с тобой?..
ОНА — это мать. Достаточно простого местоимения, потому что Елена отлично понимает, о ком речь. Лучше меня понимает…
Девочка слушает — с остановившимся взглядом. Мимика отсутствует. В голосе моем она слышит голос матери. Она и вправду смотрит на себя со стороны, она думает именно то, что я сейчас озвучиваю — ее страхи и ее чувства.
Это транс.
— …Ты марионетка в ЕЕ театре. Твои глаза потухают, твои руки опускаются. Ты — пластилин. Ты — никто…
Елена топает ногой:
— Сами вы «никто»! Сами!
Бежит в коридор. Из операционной доносится яростное громыхание. По столу она двинула ногой, что ли? Эти звуки, как музыка.
Тетя Тома, наша медсестра, выглядывает из своей клетушки, сердито глядит на меня и что-то мычит, жестикулируя рукой с бутербродом.
Я улыбаюсь.
Очередная порция яда впрыснута. Далеко не впервые я ввинчиваю в Елену подобные вещи, и каждый раз ее реакция все острее, — положительный симптом, я надеюсь. Ибо эта жутковатая девчонка — мой единственный шанс на спасение…
— Так есть заказ или нет? — бросаю я в сторону коридора, на сей раз громко.
Безответный вопрос.
Откликается любовник, как там его… Алик Егоров. Живо привстает на локте:
— Какой заказ? — спрашивает он нервно.
— Заказы — они разные бывают. По телефону, по факсу, по интернету. Я рассуждаю следующим образом. Во-первых, ужин нам сегодня не принесли и, скорее всего, не принесут. Почему? Чтобы желудок перед наркозом не загромождать. Во-вторых, запертый доселе медицинский шкаф явил миру свое бесовское нутро. В третьих…
Появляется Елена.
— Нет никакого заказа, — говорит она резко. — Не говорите ерунду!
Ее слова адресованы больше Алику, чем мне. Я-то всё уже понял.
— Нет, так нет. Убогие так доверчивы.
— Вы о чем? — совсем разволновался парень.
Единственное, что пока остается за кадром — кого завтра будут резать, его или меня.
Она атаковала Бориса Борисовича с ходу, повисла на нем, повалила на ковер.
— А моллюски? — спросил гувернер с наигранной строгостью.
