политического розыска, бывшего в ноябре-декабре 1912 года в Петрограде, - в каковом журнале содержится прямое осуждение провокации [33]. Указания по такому поводу давались до самого последнего времени в каждом случае, когда получались сведения о возможности применения провокации тем или иным розыскным {163} деятелем (последнее было дано начальнику Харьковского губернского жандармского управления, кажется, в декабре 1916 года или январе сего года).
Несмотря на это, провокационные приемы все же имели довольно широкое применение в розыске, что происходило благодаря снисходительному отношению к такому злу не департамента, в лице Особого отдела, а высшего начальства, в лице директора департамента и товарищей министра внутренних дел, ведавших департаментом. Подобное попустительство проявлялось в особенности в отношении „корифеев“ розыска, сделавших блестящие карьеры почти исключительно благодаря применению провокации в целях создания „блестящих“ же дел. Должно оговорить, что попустительство это было, так сказать, молчаливым, в противоположность явному покровительству провокации, оказывавшемуся во времена Зубатова. Выражалось „молчаливое“ попустительство тем, что лица, даже изобличенные в применении провокационных приемов, не предавались суду, а лишь перемещались на другие должности, и только в исключительных случаях делались попытки к удалению их со службы (иногда с назначением „добавочной“ пенсии из секретных сумм департамента, о чем будет упомянуто ниже).
Может быть, такое странное отношение к явным преступлениям объясняется боязнью начальствующих лиц, что „пострадавшие“ провокаторы отомстят им. По крайней мере известно, что бывший товарищ министра Макаров, безусловно отрицательно относившийся к провокации и безусловно убежденный в том, что деятельность генерала Герасимова носила определенно провокационный характер, не только не удалил такого офицера, но убедил только что вступившего в должность Столыпина исхлопотать Герасимову назначение пенсии в 3 600 рублей „на всякий случай“, независимо от того, когда тот уйдет со службы и какая ему будет причитаться пенсия по закону в момент оставления службы добровольно или вынужденно. Столыпин понял, что этим можно подкупить Герасимова, и приложил все старания добиться высочайшего соизволения на такое явно абсурдное назначение пенсии задолго до оставления службы {164} Герасимовым. В дальнейшем Столыпин, по-видимому, в тех же целях „подкупа“ Герасимова, осыпал его наградами. Однако, Столыпин не верил, что Герасимов не использует и его лично в качестве объекта для террористического покушения, и вынужден был, для личной своей безопасности, ездить в Царское не иначе, как в сопровождении Герасимова, справедливо рассчитывая, что последний не захочет погибнуть от той же бомбы, которая будет приготовлена для него, Столыпина. Герасимову же было объяснено такое сопровождение министра желанием последнего принимать от него доклады именно в эти более или менее свободные часы, когда Столыпин мог вполне отдаться свободной беседе с корифеем розыска, от которого зависело благополучие и императорского дома, и самого министра.
Другою причиною оказанного попустительства было нежелание предавать гласности то, что могло бы дискредитировать розыск в глазах общества.
Громадным материалом, заключающимся в делах бывшего Департамента полиции [34], и показаниями соответствующих служащих в розыскных органах можно установить провокационную деятельность нижеследующих лиц: генерала Герасимова, генерала Комиссарова (бывший друг Герасимова и женатый на разведенной жене последнего, служившей, как говорят, сотрудницей в Харьковском охранном отделении под его, Герасимова, начальством; по-видимому, эта сотрудница и положила своими сведениями начало карьере Герасимова). Комиссаров слишком известен, чтобы останавливаться на нем подробно. Можно лишь упомянуть, что едва ли не он является инициатором расстрела из пулеметов во время последних событий в Петрограде. Во всяком случае, он хвастался своим значением при Протопопове и говорил, что его хотели назначить „диктатором“ Петрограда на 14 февраля, когда ожидались грозные выступления народа. {165}
Затем идет полковник Заварзин, бывший начальник Варшавского и Московского охранных отделений и Одесского жандармского управления. Особенно преступна деятельность Заварзина в Варшаве, где он положил основание системе „выбивать“ показания от арестованных и тотчас же производить ликвидацию по этим показаниям, а зачастую и самих „откровенников“ (как он называл свои жертвы) [35], причем ликвидации производились, как говорят, иногда путем расстрела указанных „откровенниками“ лиц, а также и самих „откровенников“, по миновании в последних надобности [36].
В Одессе при помощи „активного“ сотрудника Заварзина, „Американца“, был сорганизован „Союз черноморских моряков“.
Достойнейшими учениками Заварзина были его помощники - подполковник Сизых (ныне ведает контрразведкой в штабе Западного фронта) и Леонтович (ныне ведает контрразведкой в штабе IX армии). Омерзительную деятельность Сизых в качестве начальника Пермского охранного отделения может подробно описать его бывший начальник, ныне начальник Минского губернского жандармского управления, полковник Бабчинский, который в свое время производил расследование по своей инициативе о преступлениях Сизых, представленное им, по его словам, бывшему вице-директору Департамента полиции Виссарионову (в дела Департамента полиции это расследование, кажется, не попало). „Работа“ Сизых также залита кровью - и неудобных свидетелей, и потерявших интерес сотрудников. Да и теперешняя деятельность Сизых в качестве контрразведчика, ввиду применения {166} им тех же методов в борьбе со шпионажем, как и в области политического розыска, вселяет ужас и отвращение среди обывателей (начальству он умеет „втирать очки“, тем более, что военное начальство мало компетентно в деле контрразведки).
Особого внимания заслуживает „розыскная“ деятельность чиновника Квицинского, построенная сплошь на провокации (кажется, Квицинский вышел из рядов „сотрудников“). Он служил в Петроградском охранном отделении, на Кавказе (при Ширинкине), был начальником Туркестанского районного охранного отделения, оттуда удален в Лифляндское жандармское управление, а в последнее время служил в Московском охранном отделении, где вел „общественную“ агентуру. Полная уверенность в его преступной деятельности начальствующих лиц имела последствием для него лишь перемещения его с места на место, ибо начальство опасалось, что Квицинский, в случае увольнения, „передастся“ в революционный лагерь и начнет „разоблачения“. Кроме того, он, как и почти все упомянутые здесь лица, крайне свободно обращался с бывшими в его распоряжении казенными суммами.
Определенно провокационно служил и генерал Кременецкий, бывший начальник Екатеринославского и Петроградского охранного отделения (при нем разыгрались события 9 января), Иркутского губернского жандармского управления и ныне начальник Пензенского губернского жандармского управления. Особенно преступна его деятельность в Екатеринославе, где он сам „ставил“ и „брал“ типографии; даже в Пензе, уже уходя со службы, в прошлом году он проявил провокационную деятельность, „поставив“ при помощи сотрудника социал-революционеровскую типографию. Последнее обстоятельство, по которому производил расследование чиновник для поручений 4-го класса Митрович, понудило бывшего товарища министра Степанова просить штаб Корпуса жандармов об увольнении Кременецкого со службы. При этом, однако, директор департамента Васильев исходатайствовал назначение Кременецкому добавочной пенсии из секретных сумм в 900 рублей в год. {167}
Столь же крупным провокатором являлся и полковник Шульц, ныне начальник Витебского губернского жандармского управления, а раньше начальник Екатеринославского охранного отделения. Насколько доказана была провокационная деятельность Шульца, можно судить по тому, что даже такие личности, как Сипягин и Дурново, писали на докладах о Шульце, что такой офицер не может быть терпим в Корпусе жандармов. Однако это не помешало генералу Джунковскому, благодаря близости Шульца к адмиралу Казнакову и генералу Дедюлину, приказать предать дело о Шульце забвению.
Не чужд был провокационных приемов и начальник Московского охранного отделения, полковник Александр Мартынов. Во всяком случае, он не препятствовал своей агентуре проявлять инициативу в этом направлении. Деятельность его сотрудника „Пелагеи“ обращала на себя внимание своею активностью начальников других розыскных органов, так как этот сотрудник появлялся с прокламациями во владимирском фабричном районе (очень загадочна его роль в истории иваново-вознесенских печальных событий в начале войны). Явно инсценирована и социал-демократическая конференция в Туле в 1916 году, которая вызвала недоумение в партийных кругах.
Перечень наиболее крупных [37], притом вполне сознательных провокаторов, был бы не полон, если не упомянуть подполковника Андреева, бывшего
