представления…
Председатель. — Это несколько позже, повидимому, было. А раньше он вам не докладывал свое мнение о невозможности поставить это дело на суд, о невозможности преследования?
Щегловитов. — Мне помнится, что он свои сомнения докладывал по этому поводу…
Председатель. — А не помните, чем вы разрешили эти сомнения?
Щегловитов. — Я по этому поводу, насколько помнится, совещался с обер- прокурором уголовного кассационного департамента и выслушал его мнение о том, что имеются приемлемые основания…
Председатель. — Какое же распоряжение и в каких именно выражениях отдали вы прокурору иркутской судебной палаты?
Щегловитов. — Я прямо рекомендовал держаться тех соображений, которые исходили от обер-прокурора уголовного департамента.
Завадский. — Сколько мне помнится, вопрос шел о том, насколько правильно введена статья уголовного уложения: нужен ли политический мотив или можно обойтись и без политического, ограничиваясь экономическими и другими; кажется, в этом был вопрос?
Щегловитов. — Эти подробности, простите, у меня сейчас не сохранились…
Завадский. — Прокурор утверждал, что нет состава преступления, так как политические мотивы не доказаны.
Щегловитов. — Ведь, самая забастовка, я помню, была на экономической почве; а затем уже, так сказать, политический характер приобрело столкновение с войсковыми частями, которые были там вызваны…
Завадский. — Было два дела. Одно дело о стачечном комитете: здесь был поставлен вопрос о политических мотивах. Затем, другое дело было о вооруженном сопротивлении, — так было квалифицировано, — и вопрос шел о достаточности улик.
Щегловитов.— По отношению первого речь шла о 126 ст. Угол. Улож.
Председатель. — Вы не помните вашу беседу по этому поводу с прокурором иркутской палаты?
Щегловитов. — Я помню, что было известное разногласие у меня с ним, которое разрешилось на основании соображений, которые были представлены обер-прокурором уголовного кассационного департамента. Так у меня в памяти это осталось…
Председатель. — Скажите, что вам было известно, как генерал-прокурору, о деятельности Азефа?
Щегловитов. — Ничего решительно, кроме того, что обнаружилось по запросу, который предъявлялся покойному председателю совета министров Столыпину государственной думой.
Председатель. — Не обращался ли к вам Азеф с какими-то прошениями, и если обращался, то с какими именно?
Щегловитов (думает). — Я не получал заявлений…
Председатель. — Вы ни от кого не получали указаний на причастность Азефа к убийству Столыпина?
Щегловитов — думает.
Председатель. — Вы не помните настояний Бурцева о предании суду ряда лиц, в связи с деятельностью Азефа?
Щегловитов. — От Бурцева поступали заявления…
Председатель. — Как вы отнеслись к этим заявлениям?
Щегловитов. — Как к заявлениям, которые не могли быть использованы, потому что они были весьма неопределенны: они сводились к готовности дать все разоблачения, которыми располагал Бурцев…
Председатель. — Вы говорите: эти заявления были слишком неопределенного свойства, и потому не давали вам основание к каким-нибудь распоряжениям?
Щегловитов. — Я помню, что одно, вероятно, самое определенное, — может быть, первое, которое поступило, — я направил в министерство внутренних дел, потому что оно касалось деятельности органов этого ведомства.
Председатель. — Но в виду тех ужасных разоблачений, которые делались с трибуны государственной думы и в связи с ними, не казалось ли вам необходимым обратить особенное внимание на малейшие указания, касающиеся дела Азефа?
Щегловитов. — Да, я неоднократно покойному Столыпину на это указывал, — на необходимость в этом отношении возможно большего выяснения… Он мне говорил всегда, что все, зависящее в этом отношении от министерства внутренних дел, — делается.
Председатель. — Делалось все, зависящее от министра внутренних дел… Так. Ну, а все зависящее от министра юстиции?
Щегловитов. — Но ведь в этом отношении закон связывал министра юстиции, — прежний закон, касавшийся порядка 1085 ст.
Председатель. — Эти указания делались Бурцевым только в бытность министром внутренних дел Столыпина?
Щегловитов. — Нет, мне думается, что и позже. Я вот не могу вам наверное удостоверить, были ли два или три заявления; во всяком случае, не одним ограничился Бурцев…
Председатель. — И что же было сделано по этим заявлениям?
Щегловитов. — Первое было направлено в министерство внутренних дел…
Председатель. — При Столыпине?
Щегловитов. — Да, мне думается, при Столыпине…
Председатель. — А последующие — после Столыпина?
Щегловитов. — Последующие, мне казалось, были неопределенного свойства и сводились к предложению дать объяснения по тем вопросам, которые могли быть предложены…
Председатель. — И следовательно?
Щегловитов. — Тут ничего предпринять нельзя было, потому что дипломатическим порядком политические дела не могут быть проверяемы.
Председатель. — Причем же тут политические дела? Ведь в заявлениях Бурцева говорилось об убийственной деятельности Азефа, которая была убийственна и в моральном смысле и в том смысле, что он организовал убийства… Эта деятельность выходила за пределы политических преступлений и, притом, была деятельностью не политического деятеля, а агента правительства.
Щегловитов. — Но самые преступления носили характер политический: ведь ему приписывалось участие в убийстве великого князя, кажется…
Председатель. — Но разве вам не известны в истории русского правосудия случаи, где, обусловливая выдачу соблюдением некоторых процессуальных обрядов, иностранные державы выдавали русским властям политических преступников именно тогда, когда политическое преступление было связано с общеуголовным? Так что ваше возражение, казалось бы, должно было отпасть…
Щегловитов. — Надо было начать с предварительного следствия. Нужно было, чтобы требование исходило от судебной власти. Ведь не иначе можно было…
Председатель. — Вы опять ссылаетесь на административные гарантии?
Щегловитов. — На административные гарантии…
Председатель. — Но сделали вы попытку, в виду заявлений Бурцева, снестись с начальством Азефа, то-есть с министерством внутренних дел? А если не сделали, то почему не сделали?
Щегловитов. — У меня в памяти не удержались эти обстоятельства, то-есть
