Шлиссельбург и лично опросить Чайкина и по поводу его показания, данного на суде, и о своем, вынесенном от этого свидания, впечатлении мне доложить.
Кн. Ширинский-Шихматов был в Шлиссельбурге, видел Чайкина, из молодого, общительного и жизнерадостного человека обратившегося в старика, находящегося в периоде религиозных сомнений, совершенно не интересующегося вопросами жизни. Чайкин подтвердил князю мотивы, заставившие его сжечь, предварительно разрубив на щепки икону и рассказал даже, что части иконы долго не разгорались под влиянием отверделости красок письма. Затем Чайкин показал князю, что упомянутого выше арестанта он знает и указал даже, в какой каторжной тюрьме он с ним познакомился, но добавил, что тот с ним, Чайкиным, в этом деле не работал; это отвечало и данным, имевшимся у князя и Прогнаевского. После этого у меня явилась полная уверенность в том, что этот арестант или желает в пути совершить побег, или преследует какие-либо гнусные цели, требующие немедленного их разоблачения. Поэтому было решено, что кн. Ширинский-Шихматов, не жалея денег, приложит, вместе с Прогнаевским, все усилия, чтобы арестант не мог убежать, и примет все меры, если потребуется, вплоть до устройства отдельного помещения для арестанта на месте прибытия его в указанный им район, с целью преградить ему возможность каких бы то ни было и с кем бы то ни было сношений со стороны. Все это было исполнено в точности, и, по привозе арестанта в назначенное место, он был в тюрьме совершенно изолирован. Но и здесь арестант не давал никаких определенных указаний о месте нахождения иконы, а начал затягивать дело розысков требованием свидания с знакомыми ему товарищами, разыскивать которых в Москве взялся, при помощи градоначальника Климовича, упомянутый мною выше священник, устроенный у великой княгини на службе в Москве.
Дело затянулось, и великая княгиня через того же Зурова, считая кн. Ширинского-Шихматова виновным в излишних стеснениях арестанта, затягивающим дело розыска иконы, просила меня отозвать кн. Ширинского-Шихматова и передать это дело ген. Климовичу, к которому она относится с полным доверием. В период этих переговоров кн. Ширинский-Шихматов не ослаблял своего надзора за арестантом, подвергая его частым обыскам, не дававшим, однако, никаких результатов, и вынес свое глубокое убеждение в полной его неискренности. В один из последних дней своего за ним наблюдения кн. Ширинский-Шихматов приказал тюремному начальнику произвести обыск в его присутствии и раздеть догола арестанта, и тогда при очень внимательном осмотре арестанта, у него между ягодицами обнаружили свернутый на вощеной бумаге абрис переданного ему ранее очертания похищенной иконы с оттиском примет подлинника. Получив от арестанта после этого чистосердечное раскаяние и составив как протокол осмотра, так и протокол опроса, кн. Ширинский-Шихматов, отдав арестанта, для отправки в первоначальную тюрьму, в руки тюремной администрации, которая его сейчас же перевела на общий каторжный режим, представил все эти акты, с вещественным доказательством, великой княгине, которая просила его передать мне особую благодарность за охрану ее интересов в данном деле. Затем, прибыв в Петроград, кн. Ширинский-Шихматов обо всем подробно доложил как министру, так и мне.
За этот период А. А. Вырубова интересовалась ходом дела, и когда я рассказал ей о результатах розыска иконы, то она, как я мог заметить, осталась довольна неудачей великой княгини и записала некоторые подробности для доклада императрице. Распутин же впоследствии говорил, что великая княгиня «хотела обмануть бога», хотя в данном деле, насколько я мог понять и из слов ее высочества и докладов кн. Ширинского-Шихматова, великая княгиня, зная религиозную сторону характера государя и то сильное впечатление, какое на него в свое время произвела кража этой святыни, сопровождавшей русских царей в их походах, предполагала доставить государю и всей верующей России молитвенную радость и утешение во время переживаемой тяжелой войны.
9.
[Распутин и принц Ал. Петр. Ольденбургский. Государственная Дума, государь и государыня. Политика А. Н. Хвостова. Награждение Родзянко. Интриги Распутина против Думы. Доклад А. Н. Хвостова и речь Горемыкина об отсрочке Государственной Думы.]
Что касается других особ императорской фамилии, то ни за кем из них в эту пору нам не поручалось наблюдать. Лично же Распутина привлекла деятельность принца Александра Петровича Ольденбургского. Распутин с удовольствием отмечал его энергию и подвижность и даже передал через секретаря принца Ю. П. Сюзора, в квартире А. А. Кона, в моем присутствии, письмо, насколько помню, с выражением своего восхищения деятельностью его высочества и добавлением, что он говорил об этом государю; причем Распутин выразил удовольствие, когда А. А. Кон высказал Сюзору предположение о желательности устроить свидание принца с Распутиным. Но Сюзор, обещая поговорить с принцем по этому поводу, все-таки добавил, что принц страшно занят, часто выезжает в служебные отъезды, и надо найти в будущем удобный для этого момент. Свидание это, как я потом узнал, не состоялось, так как принц, хотя и обнаруживал интерес к личности Распутина, часто о нем без озлобления, по словам Сюзора, расспрашивал и письмо Распутина к нему прочел и даже у себя оставил, но от свидания с Распутиным отказался.
Особенно ясно отмеченная выше черта отношений высоких сфер проявилась в вопросе о Государственной Думе. Я не буду касаться известной всем истории возникновения этого учреждения, вызванного к жизни напором общественного настроения того времени; не буду говорить о роли, которую сыграли влиятельные правые кружки, лица и действующие, в силу данных партийных лозунгов, монархические организации в стране, на удаление гр. Витте от должности премьера и дальнейшее до смерти его отношение к нему государя, несмотря на то, что гр. Витте имел в то время сильную поддержку в лице императрицы, стоявшей даже вначале на точке зрения необходимости дарования народу полной конституции, и знал и умел пользоваться всеми пружинами влияний в преследовании своей цели обратного возвращения к власти; не буду подробно останавливаться на вопросе о последовавшем изменении отношения государя, в силу тех же условий, к покойному дворцовому коменданту Трепову, и начавшемся, правда, незаметном, охлаждении государя к вел. кн. Николаю Николаевичу за его участие в поддержании гр. Витте в его начинаниях в деле обновления порядка в стране. Отмечу только что первые две Государственные Думы своими выступлениями по волновавшим их вопросам давали сильное оружие в руки своих политических противников, сумевших внушить государю чувство подозрительности к этому учреждению. П. А. Столыпину пришлось выдержать большую борьбу с влиятельными правыми течениями и итти по пути некоторых уступок, чтобы доказать необходимость этого государственного института в интересах успокоения страны. В предпринятых Столыпиным начинаниях налаживания отношений правительства с Государственной Думой кроется весь секрет сознанной необходимости пребывания его на посту председателя совета министров и министра внутренних дел и успех его борьбы с покойным П. Н. Дурново, окончившийся выездом последнего заграницу незадолго до смерти Столыпина. Той же политики примирения с Государственной Думой держался и В. Н. Коковцов. С Государственной Думой начали считаться только как с учреждением законосовещательным, вошедшим так или иначе в обиход государственной жизни страны, чутко прислушивались ко всем выступлениям Государственной Думы и министров, в особенности во время бюджетных прений и по вопросам, затрагивающим сферу порядка управления, и, под влиянием тех же доминирующих правых течений, в привлечении на сторону правительства умеренных и правых групп и в усилении правого крыла государственного совета видели сдерживающее Государственную Думу начало в ее стремлении провести, путем соответствующих поправок правительственных законопроектов, исходящих от Думы, по ее личной инициативе, те или другие политические лозунги, закрепляющие конституционные гарантии.
Если государь и после речи А. И. Гучкова в 3-й Государственной Думе о влиянии Распутина, о чем я уже говорил выше, тем не менее считаясь с государственными соображениями, заглушая в себе личное чувство обиды, не пошел навстречу сильному напору на него разных влияний, желавших этот момент личных чувств государя использовать в своих домогательствах об упразднении этого государственного института, то государыня императрица с этого момента резко изменила свое отношение к Государственной Думе, всецело перешла в этом вопросе на точку зрения правых групп, прислушивалась к их голосу, в особенности идущему
