силу закона по 87-й статье. Следовательно, это был фортель своего рода, и результатом его было то, что журнал совета министров не обнаружил происшедшего разногласия. И сделано это было как будто бы для удовлетворения тех, которые оказались в меньшинстве: их, как будто, оградили, хотя они и не просили этого ограждения. В сущности говоря, это была весьма тонкая комбинация, не знаю, кем изобретенная, — самим ли Штюрмером или кем-нибудь другим; тонкая комбинация, я говорю, — а между тем по пустякам, по вздору, потому что, если бы даже мнение наше в этом случае и было отвергнуто, — ну, что ж, — мы остались бы с отвергнутым мнением. А тут получалось и какое-то ограждение нас, и вместе с тем журнал совета министров не вскрыл разногласий. В сущности — канцелярская хитрость, канцелярская уловка, ни к чему не ведущая. Может быть, на такие комбинации мелочного характера он, действительно, был способен, но на более крупные, по моим впечатлениям, — нет. Ведь это был человек, который, в сущности, связной мысли в разговоре высказать не мог. Это я положительно вам говорю: он заранее записывал то, что ему нужно было сказать, — иначе даже в маленьком кругу какой-нибудь речи он не мог произнести. Стало быть, голова не удерживала всех этих вещей. Но, как я уже говорил вам, я его, собственно, почти совсем не знал. Я видел его в качестве члена государственного совета; по финансовой комиссии несколько раз: он был докладчиком сметы министерства иностранных дел, которая, конечно, не требовала никакого доклада. А затем я видел его в совете министров. Отдельных бесед с ним по более важным делам у меня не было. Он меня не приглашал. Так что я, может быть, ошибаюсь в его характеристике. Другие говорят, — никогда не было более хитрого председателя совета министров. Но я этого не видел.
Председатель. — А проявлял он какую-нибудь инициативу в заседаниях совета министров?
Покровский. — Нет, я этого никогда не замечал.
Председатель. — На вас не производило впечатления, что те заметки, даже в четыре строчки, которые он делал в случае, если ему приходилось что-нибудь говорить, были, в сущности, не его заметки, а чужие мысли, ему подсказанные?
Покровский. — Видите ли, в тех случаях, когда я это наблюдал, это были дела не особенно существенные. У него было организовано при совете министров экономическое совещание под его председательством. И вот ему нужно было резюмировать что-то такое. Это резюме он не говорил, а читал. Может быть, кто-нибудь писал ему это: у него были люди в канцелярии, которые при нем состояли и которые могли ему писать такие вещи. Но чтобы я заметил, так сказать, какую-нибудь тенденцию в этом отношении, — этого я не могу сказать. В более серьезных вопросах он сидел, как истукан. Может быть, это была высшая хитрость; может быть, за пределами этого и с людьми, которые пользовались его доверием, он говорил более откровенно и давал понять себя иначе. Но на людей, не близких ему, он производил впечатление истукана и больше ничего.
Председатель. — Николай Николаевич, а при сдаче министерства иностранных дел было у вас такое впечатление, что вы сдаете министерство в руки человека осведомленного, или же…
Ольденбург. — Нет, ведь Николай Николаевич был назначен после Штюрмера.
Председатель. — Совершенно верно. Вы, значит, получили министерство от Штюрмера…
Покровский. — Нет, не от Штюрмера. Я был после Штюрмера, но был промежуток безвременья, когда никого не было. Если не ошибаюсь, было так: Штюрмер был уволен, и председателем совета министров назначили немедленно Трепова, а по должности министра иностранных дел после Штюрмера, кажется, — если только память мне не изменяет, — управляющим или временно управляющим был назначен Нератов.
Председатель. — Штюрмер был министром по 10 ноября.
Покровский. — Вот видите! А я был назначен с 30-го ноября. Значит, между его увольнением и моим назначением прошло три недели.
Председатель. — Так что по делам министерства иностранных дел вы не имели повода беседовать со Штюрмером?
Покровский. — Ни разу. Он пригласил меня на другой день после моего назначения заехать к нему, чтобы побеседовать по вопросам личного состава, но я не поехал.
Председатель. — Он пригласил вас уже после того, как был уволен от должности председателя совета министров?
Покровский. — Это было уже после того, как я был назначен, — первого или второго декабря. Но я не поехал, я не видел надобности в этом.
Председатель. — Позвольте вернуться к общей характеристике совета министров. Вы изволили сравнить его с прежним комитетом министров.
Покровский. — Это не совсем так. Mutatis mutandis.[83]
Председатель. — То-есть до известной степени. Причем ваша мысль пошла в сторону этого сравнения в виду того, что вопросы политики, как казалось вам, в качестве участника совета министров 1916 года, решались вне заседаний совета министров.
Покровский. — Да.
Председатель. — Быть может, вы сможете иллюстрировать эту общую мысль каким-нибудь примером из практики совета министров 1916 года?
Покровский. — Что же вам привести? Это чувствовалось так, безусловно. Были сведения, что отдельные министры приглашаются для беседы, для переговоров. Но, собственно, дел отдельных, которые поступали бы в совет министров после такого рода переговоров, фактов прямых я указать не могу. Я знаю, что были разговоры за пределами совета министров. Затем создаваемы были, как вы изволите знать, совещания по разным вопросам. Было одно совещание из пяти министров, — кажется, о путях сообщения; затем — о продовольствии и так далее. Потом явилось совещание, в котором председателя совета министров сделали главою всего продовольственного дела. Был такой указ — о назначении его вершителем дела по продовольствию, — по всем, кажется, совещаниям. Вы изволите иметь этот указ высочайшего повеления?
Председатель. — Да.
Покровский. — Он был как будто в конце июня или в начале июля. Скорее, в июле. Штюрмер сделан был главою всех совещаний: ему принадлежало там последнее слово. И вот стали созываться совещания по продовольственному делу. Несколько позже, осенью, на эти совещания стали приглашать уже всех — до обер-прокурора святейшего синода включительно. Таким образом, по вопросам продовольствия и снабжения образовалось особое учреждение почти в полном составе совета министров, которое эти вопросы решало и сейчас же приводило в исполнение. Журналы этого совещания очень многочисленны. Но это перестало уже иметь характер частных разговоров, а сделалось, как я уже сказал, своего рода особым учреждением.
Председатель. — Разрешите вернуть вашу мысль к вопросу о группировке внутри совета министров. Если же — в виду, быть может, непостоянства этой группировки — вы затруднитесь установлением личного состава отдельных групп, то позвольте предложить вам более частный вопрос: ну, скажем, каковы были отношения Штюрмера с министром А. Н. Хвостовым за то краткое время, что вы видели их в составе совета министров обоих вместе?
Покровский. — Видите ли, это было очень короткое время, когда А. Н. Хвостов был в министерстве, и я был. Но у меня было такое впечатление, что отношения их были не из лучших. Мне кажется, что Штюрмер… ну, скажем, опасался, как бы Хвостов не сел на его место. Таково было мое впечатление. И когда Хвостов был уволен, то Штюрмер был, повидимому, очень этим доволен и признавал, что это успех с его стороны. Во всяком случае, он сваливал на него, — может быть, и основательно, — некоторые меры, которые, казалось, могли исходить от него, хотя причастность свою к этим мерам он и отрицал. В качестве примера такого рода, — правда, единственного, — я могу назвать заинтересовавшую всех историю отпуска пяти миллионов на неизвестные надобности. Вопрос об этих пяти миллионах рассматривался как раз в первом заседании совета министров, на которое я попал.
Председатель. — Пожалуйста, Николай Николаевич, остановитесь на этом
