Председатель. — 7 июня. Нет, не об этой записке.
Штюрмер. — А после первого января, когда был вопрос о том, что должны быть прекращены заседания Думы или нет.
Председатель. — Что же ему понравилось? Сказал, что это хорошо?
Штюрмер. — Не знаю, может быть, дурно, может быть, не согласен был.
Председатель. — Скажите, а Гурлянд не составлял для вас записки, проектов и т. д.?
Штюрмер. — Нет. По отношению к Государственной Думе?
Председатель. — По отношению к Государственной Думе на имя царя.
Штюрмер. — Нет, ни по отношению к Государственной Думе, ни по отношению царя. Гурлянд у меня бывал так.
Председатель. — Я продолжаю оглашать эту записку (читает). Видите, не только не благожелательное отношение к работам Думы, но вы вообще считаете, что совокупность этих законопроектов, которых требовала страна и которые выдвигала Государственная Дума, — что они поставили бы страну в положение совершенно безвыходное.
Штюрмер. — Да.
Председатель. — Так что вы видите, что здесь совершенно не благожелательное отношение с вашей стороны.
Штюрмер. — Это мой взгляд, конечно, с точки зрения государственной; тому течению, которое теперь взяло верх, мое мнение было противоположно.
Председатель. — Значит, вы резко разошлись с работой Думы?
Штюрмер. — Течение моей мысли было иное.
Председатель. — У вас была такая надежда, что пусть себе Дума делает, что ей угодно, но что государственный совет не допустит этого. И вот вы обращаете внимание тогдашнего носителя верховной власти на то, что и государственный совет с вами не согласен. Оказывается, что и в государственном совете есть течение параллельное прогрессивному блоку, главой которого нужно признать Коковцова. И течение это делает возможным проведение в жизнь некоторых проектов, которые Дума считает для страны желательными. Вы не помните это обстоятельство?
Штюрмер. — Да, да.
Председатель. — Так что вы выступаете не только против Думы, но и против государственного совета.
Штюрмер. — Против данных идей и против данных теорий, которые разделяются.
Председатель. — Но ведь эти теории в совокупности составляли и Государственную Думу того момента. Стало быть, вы выступали — решительно против всех главнейших идей Думы, вы выступали, тем самым, против Государственной Думы в целом.
Штюрмер. — Я говорил мое мнение, что я не сочувствую и вижу опасность, что в государственном совете это найдет подтверждение. Тем более я считал это невозможным.
Председатель. — Не найдет подтверждения.
Штюрмер. — Конечно, найдет.
Председатель. — Вот, вы здесь указываете, что государственный совет может перейти на сторону Думы.
Штюрмер. — Да, да.
Председатель. — Скажите, пожалуйста, как вы могли себе представить, что вы один и с некоторыми другими, опираясь на ничтожную кучку сочувствующих, вы идете против Думы, против государственного совета и в эту борьбу вы вовлекаете и главу монархической власти, и династию, и все? Почему вам не приходила в голову мысль, что неправ ни прогрессивный блок, который объединял большинство Думы, и ни государственный совет, который склонен был присоединиться, а неправы вы с вашей кучкой?
Штюрмер. — И очень может быть, я был неправ, но что делать! Таково было мое мнение. И я должен был делать то, что я считал правильным. Может быть, это было ошибочно, доказывает мою недальновидность и прочее. Но я должен был доложить монарху, довести до его сведения.
Председатель. — Это было ваше мнение. Но вы не ставили пред собою вопроса, что в таком случае, когда председатель совета министров идет против мнения всей страны, должна не страна уйти, ибо без нее не может существовать государство, а должен уйти председатель совета министров?
Штюрмер. — Если бы государь сказал, что «с вами несогласен», то я в тот же день подал бы в отставку.
Председатель. — Значит, вы считали, что имеете право тянуть даря на сторону своей кучки против всей России?
Штюрмер. — Нет, не на сторону своей кучки. А я обязан был ему сказать по долгу совести и присяги то, что я исповедывал, — что угрожает самодержавию, об охране которого я приносил присягу.
Председатель. — Вы продолжаете и теперь думать, что ваша точка зрения охраняла самодержавие, а не погубила самодержавие?
Штюрмер. — Я думал, что это будет такой способ, который может послужить к поддержке. Вообще моя теория была поддержание той системы и того государственного строя, которые были.
Председатель. — Но вы не считали, что ваши действия не шли к цели охранения того строя, а шли как раз в обратном направлении — крушения этого строя?
Штюрмер. — Я недостаточно был знаком с другим течением, с условиями его для того, чтобы проникнуться другими мыслями. Я говорю, меня можно обвинить в недальновидности, но нельзя обвинить в недобросовестности. Я убежден, что это так было. Я человек недальновидный, не понимал, что делается, как далеко ушла жизнь вперед. Все упреки я приму. Но я не мог сделать иначе.
Председатель. — Просто нас интересует вопрос, как один человек может взять на себя смелость утверждать против избранников страны, хотя бы и несовершенным избирательным правом, но на основе совершенного избирательного права выбранных, против всех утверждать, что его точка зрения правильная?
Штюрмер. — Позвольте мне сказать, что, конечно, это очень смело, очень дерзко, недальновидно, но что же делать! Это мое убеждение такое составилось, я должен был его изложить, я не мог не изложить.
Председатель. — Вы что же считали, что председатель совета министров может проводить свои убеждения против всей страны, что такова задача правительства?
Штюрмер. — Нет, я вам докладывал, что он должен доложить об этом монарху, что, по его мнению, угрожает стране, что угрожает существующему строю.
Председатель. — Так что вы считали, что на обязанности председателя совета министров лежит проводить свои идеи, хотя бы не разделяемые страной, потому что не только в Государственной Думе и государственном совете, но и на страницах печати и на страницах изданий либеральных партий вы объединили решительно всю страну в отрицательном отношении к себе.
Штюрмер. — Может быть, неблагоразумное, но это было мое мнение, я уже не мог его не высказывать.
Председатель. — Но входило в круг вашего мнения, чтобы правительство имело против себя всю страну и, тем не менее, оставалось у власти?
Штюрмер. — Входило в круг моего мнения, что я не могу оставаться у власти.
Председатель. — Тем не менее, вы остались. Вы изложили свое мнение до 7- го июня и остались до конца года у власти.
Штюрмер. — Раз у меня было такое мнение, нельзя же меня винить, что я
