— Нет, Игорь, это возмутительно! — проговорила Тоня с досадой. — Ты как будто сам не знал, что именно так получится. Пойди к ней и сам с ней поговори. Извинись, объясни или как-нибудь еще, не знаю... Но — возмутительно. Едешь на рыбалку в канун такого праздника. Сам же ставишь себя в дурацкое положение.
— Не спорю, — согласился Решетов. — Пойду поговорю.
— С ним вообще что-то творится неладное в последнее время, — заговорила Тоня, обращаясь ко Льву. — Смотри, как поседел, просто сивый стал.
— Лучше быть седым, чем лысым. — Лев легонько почесал свои поредевшие на темени волосы.
Решетову было тридцать лет, как и Льву, но выглядел он гораздо старше.
— Есть от чего поседеть — текучка, — Решетов слабо усмехнулся. — Выработка, понимаешь, отстает. Оставим.
— Нет, не оставим, — возразила Тоня. — Если Лев тебе друг, а я тебе жена, то мы и должны поговорить втроем.
— Нет, оставим, — тверже проговорил Решетов. Запахло скандалом.
— Я с ним сам поговорю! — угрожающе сказал Лев, но — слишком угрожающе, несерьезно. Не мог он, не умел он «поговорить» ни с кем, а с Решетовым тем более.
Тоня замкнулась. Молча собрала косточки со стола, тщательно завернула их в газету.
— Опять санитарке? — спросил Решетов.
— Опять санитарке, — с вызовом ответила она.
— Сме-ешно, — решил Решетов.
Лицо Тони потемнело.
— Понимаешь, Лев, у нас нянечка работает, Семеновна, пожилая, одна живет, с двумя детьми. Частный домик, собака там у нее. Семеновна просит: не выбрасывайте косточки, приносите мне. Вот я и приношу. Что здесь плохого?
— Ничего, — ответил за Льва Решетов. — Просто несолидно врачу таскать кости для санитаркиного барбоса.
Лев не слушал Решетова и смотрел на Тоню с нежностью. Налил себе коньяка, оставив в бутылке чуть-чуть, на донышке.
— Да уж выливай весь, — подсказал Решетов.
— Не-ет, — запротестовал Лев. — Так меня еще дед учил — оставляй на донышке. Для близиру. А косточки — это хорошо, Тоня, ты — человек.
Тоня выпроводила Иринку спать, молча подала чай.
— Кушай, Лев, кушай, — рассеянно сказала она. — Вот варенье, вот сахар...
Решетов вышел проводить гостя. Свернул в сторону гаража, но Лев стал отказываться:
— Пешком пойду, хочу проветриться. Тепло, хорошо.
— Не лишай меня удовольствия посидеть за баранкой, — сказал Решетов. — Я только этого и ждал весь вечер.
Он вывел машину, открыл дверцу Льву, тот сел, поехали.
— Сколько лет она у тебя, а все новая, — подивился Лев.
— Технику надо любить, Лев. Как женщину. — Теперь, в машине, Решетов стал другим. Странная улыбка блуждала по его лицу. Слабый свет со щитка приборов шел чуть снизу и делал лицо Решетова неузнаваемым. — Как женщину, ее надо любить и даже больше. Она и похожа на женщину, Лев. Посмотри на капот, как живот у женщины, а боковые утолщения для фар — как бедра, особенно ночью, посмотри внимательней. — Глаза его похотливо светились, и Льву стало неприятно.
— Я пил коньяк, — сказал он, — а тебя развезло.
— А на сиденья глянь, — продолжал Решетов не слушая, — какие они округлые, какие упругие, так и тянут к себе — наваливайся, слушай, как вздыхают пружины, особенно ночью, когда тихо, интимно...
Лев старался на него не смотреть. «Волга» шла плавно, перед перекрестками тормозила мягко. Льва даже не качнуло ни разу. И руки Решетова не дергались, не метались к рычагам, а делали едва заметные плавающие движения.
— Когда будут приличные скорости, километров триста, — продолжал Решетов, — произойдет отбор, шваль в сторону, за баранкой останутся боги техники, избранники, крылатые ангелы...
— Черти, — продолжил перечисление Лев, не желая сдавать позиций, — рвачи, маньяки.
— Ха и еще раз ха! — отозвался Решетов и неожиданно сменил тон. — А техпаспорт ты мне так и не достал. Год прошел. Или обещанного три года ждут?
— Ты же не просил больше! — возмутился Лев. — Не напоминал, а я подумал, значит, отпала нужда.
— Левицкий опять звонил, перед маем.
— Какой Левицкий?
— Да тот, с авторемонтного, нужный человек, просил помочь. Они там опять левую машину собрали, документ нужен. Ты для себя-то хоть достал техпаспорт?
Лев помедлил с ответом.
— Ты только не ори на меня, Игорь, не надрывай голосовые связки, если можешь.
— Ну?
— Я променял свою машину без документов на старый «Москвич» с техпаспортом. От греха подальше.
— Кузов от «Победы», волговский мотор, всё в ажуре, променять на старый «Москвич»! — возмутился Решетов. — Ну и олух ты, Лев, прости меня, олень рогатый, кто так делает?!
— Вот брошу пить, — осторожно пообещал Лев, — и начну ездить, стану богом техники.
— Ладно, променял так променял, — примирительно сказал Решетов. — Но если ты пока не ездишь, может быть, сможешь дать мне свой техпаспорт? Через неделю-другую верну.
— Да пожалуйста. Только не понимаю, зачем тебе чужой паспорт на чужую машину?
Решетов поморщился.
— Не мне, а Левицкому этому самому. Имеешь свою машину, имей связи с технарями, помогай им, отзывайся на просьбы, унижайся.
— Избранники, — пробурчал Лев. — Крылатые ангелы!..
26
Лев угадал, ссора все-таки состоялась, хотя супруги к этому и не стремились. Тоне просто хотелось отвести душу и прийти к мирному соглашению. За пять лет совместной жизни, наверное, в пятый раз ей захотелось выслушать доводы Игоря, высказать также свои и на том успокоиться.
— Ты меня прости, Игорь, но нам надо поговорить, — сказала Тоня, как только муж, проводив Льва, вернулся из гаража.
— Надеюсь, не о трех рублях снова, — спокойно отозвался Решетов.
Они жили на лимите — три рубля в день на троих. Игорь все рассчитал сам, составил калькуляцию, что и почем брать на каждый день, учел наличие витаминов и число калорий и даже оставил копейки на «прочие расходы». Ему нравилась такая работа, своего рода хобби, делал он ее с увлечением и говорил, что знакомство со справочником по витаминам и калорийности помимо всего прочего расширяет кругозор.
— Можно и о трех рублях тоже, — сказала Тоня. — Эта частность выражает кое-что общее. Только ты не сердись сразу, я, возможно, заостряю, у меня сейчас такое состояние неустойчивое, то одного хочется, то другого, то от всего тошнит. А тут еще мама опять прислала посылку...
— Понимаю тебя. Давай пересмотрим свои планы, вместе сядем, возьмем бумагу, карандаш, пофантазируем, — охотно предложил Решетов.
— Бумагу, карандаш, — неприязненно повторила она, — пофантазируем в пределах трех рублей.
