— Первое дело стало последним, — заговорил Демин. — Из-за вас, Таня Бойко. Я не поверил, что такая, как вы, — преступница.
— Откуда вам знать, какая!
— Я увидел вас — и не поверил. Ходил в школу, беседовал с вашей классной, Валентиной Лавровной, дома у вас бывал, познакомился с матерью, актрисой Пригорской...
— Велика радость! — перебила она.
— Собирал характеристики, хлопотал...
— И мне влепили два года!
— Вам могли дать больше. Факты были против вас. И я бы не имел сегодня счастья сидеть с вами вот так близко. — Демин пошевелил лопатками.
— А мне и два года не за что!
— Я тоже так считал. И потому мне пришлось уйти с работы.
— Все вы добренькие. Когда вас прижмут.
— А я вас не боюсь, Таня. — Он хотел обернуться к ней, но сдержал себя, почувствовал — рано. — Ни вас не боюсь, ни вашего Жареного. Когда человек ошибается в ком-то... в чем-то очень важном, ему наплевать. На многое. И на самосохранение тоже.
— На ошибках учатся. Умные на чужих, дураки на собственных.
— Верно в общем-то. «На собственных». По молодости, по глупости. Не хочется слушать ничьих советов, хочется все самому познать.
«Вот назначенье жизни молодой: мир не был до меня и создан мной», — вспомнил Демин. Но не сказал. Его обращение к стихам она сочтет за слабость. А слабости он допускать не должен.
Он почувствовал, как она переменила руку, должно быть, устала держать наган. Опытный оперативник, опытный и смелый, мог бы рывком обернуться и схватить ее за руку. Как пишут в газетах и приказах: рискуя жизнью, действуя смело и самоотверженно...
— Как ни смешно, я не могу схватить вас за руку, — признался Демин. — Не хочу причинять вам боль. Такая милая, сама женственность...
— 3-заткнись! — процедила она сквозь зубы. Она, пожалуй, теряла самообладание. Из-за его спокойствия. И прижала наган с такой силой, будто проткнуть им хотела Демина.
— Или стреляйте, или перестаньте сверлить мне спину, — сказал он.
Она ослабила нажим.
— Спасибо, вы очень любезны.
— Пристрелю, как собаку! — пообещала она. — Если тебе терять нечего, то мне тем более!
Дулатов говорил, что за тридцать лет в него не стреляли ни разу. И сам он только на войне стрелял, везет людям. А ведь начинал в уголовном розыске. Рассудителен, спокоен, расчетлив. Как бы он сейчас поступил? Тоже ведь бывший следователь, ныне городской прокурор, глаголет: «Преступлением является общественно опасное действие, а равно бездействие...» Рано или поздно придется действовать и Демину, возле поста ГАИ, например. Но туда еще надо добраться.
Итак, она влезла, влипла в новое дело, может быть, не менее тяжкое, чем убийство в сберкассе. Но почему, почему, почему?!
Не мог Демин представить ее соучастницей в грязном деле. И тогда не мог и сейчас не может. Какое-то здесь есть скрытое дополнение. Если бы ему сказали: под угрозой оружия Таня Бойко заставила водителя, честного человека, да к тому же следователя, стать соучастником преступления, — он не поверил бы.
Но ведь заставила, дурак ты дураком, заставила!
Вот потому он и не следователь, а — бывший следователь. Прокурор Дулатов вовремя заметил его профессиональную непригодность. Битый он, но пока без пользы.
Мало того, что она затуманила ему мозги своей внешностью, она еще наганом, видишь ли, добавила себе очарования, язык парень проглотил. Кинозвезда.
И все-таки не верилось Демину, что она может выстрелить.
Но полчаса назад не верилось, что она станет угрожать оружием. Теперь-то верится?
Он ощутил нервный зуд между лопаток, спина чесалась, будто ей, спине, хотелось пулю попробовать и тем испытать себя.
Да, он прозевал момент, упустил явно. Не захотел схватить ее за руку. А если бы и захотел, то не смог бы, в кабине тесно, не развернешься, и он не обезьяна, чтобы достать рукой до своих лопаток. Как только она сказала: «Гляньте в зеркало», надо было тут же, не медля, выскочить из машины и бежать к шоссе. Любой мало-мальски соображающий догадался бы о таком простом выходе. Пока она открыла бы дверцу, пока прицелилась, он бы уже был далеко. И ей бы ничего не оставалось, как драпануть в поселок и прятаться. Просто и дельно. А теперь сиди, жди.
Но Демин не мог бежать. И не потому, что растерялся. Ему стыдно было от нее бежать. Неловко. «Овечий характер», — сказал ему как-то в сердцах старший следователь Шупта.
Он не хотел перед ней позориться. Хотел быть мужчиной. Прежде всего.
— Что-то долго нет вашего приятеля, — скучая, сказал Демин. — Так можно и на самолет опоздать.
— На тот свет никогда не поздно, успеешь!
Она поддерживала в себе решимость нарочито грубым тоном. Но и ее наверняка беспокоила задержка Жареного.
— А если его застукали? — предположил Демин. — Кого или чего мы с вами будем ждать? Как вообще выкрутимся? — И глянул в зеркало. Она сидела бледная, очки-фильтры чернели, как полумаска.
— 3-замолчи! — прошипела она. — Отверни зеркало!
Ее раздражало спокойствие Демина, его самообладание. А он именно того и хотел. Чтобы она ярилась просто так, от обыкновенного бессилья.
Демин отвернул зеркало. Она боится его глаз, значит, не все потеряно. Пусть попсихует, хотя и с оружием. А он, безоружный, будет спокоен. Потому что мужчина. Хотя старший следователь Шупта вполне может сказать, что вел он себя, как баба: стал соучастником преступления.
Не стал пока. И надеется, что не станет. Иначе бы не заводил игру. Рискованную. А значит, и благородную.
А может быть, настоящий мужчина для нее — налетчик Лапин? Или вот этот Жареный, с руками, как у гориллы.
Почему только для нее, Демин, а разве для себя ты не хочешь быть настоящим мужчиной? Тебе безразлично, каким быть в собственных глазах?..
Что же дальше? Не решатся же они ехать в аэропорт после того, как себя раскрыли. Если и взлетят, то сядут. Век скоростей, информации, обратной связи. К трапу, где бы они ни приземлились, им подадут персональный транспорт.
Н-е-ет, они не настолько глупы, держать при себе свидетеля до конца. Они его уничтожат раньше, только и всего. А в аэропорт доедут на другой машине. Так же, как и ему, проголосуют, с извинениями, с улыбкой. И водитель им попадется незнакомый, в один день двух таких случаев не бывает. Укатят, а он будет лежать. Упрятанный. Найдут, но уже не Демина, а то, что от него останется. Останки. А преступников уже нету — ищи ветра в поле.
— Не-ет, — протянул Демин громко, заряжая себя. — Не-ет! — И головой помотал. — Не верю.
Она не отозвалась.
Все решится возле поста ГАИ. Он скажет: «Можете стрелять Таня Бойко, вон там я остановлю машину. У них рация и пистолеты». Он скажет, сил у него хватит. Она же и придаст ему эти силы.
— В спину, между прочим, стреляют только трусы, — сказал Демин.
Она не отозвалась. Ей, наверное, не терпелось, когда же придет напарник, хотелось вздохнуть, наверное, со словами: «И чего он там копается, боже мой». Но она понимала, что не может так сказать, выдать слабость в такой важный момент, а нетерпение — слабость. Неслышная сидела, невидимая. Только дуло о ней говорило, о ее присутствии.
— Молчите, как пуля в стволе, — продолжал размышлять Демин. — Одного не понимаю: что заставляет вас быть у подонков прислужницей, шестеркой? Вы же совсем не такая. — Он должен ей сказать все, пока они один на один. — Вы же гордая, самолюбивая и неглупая. Вы случайно оказались в шайке Лапина.
