— Держи! — Михал бросил ему извлеченный со дна коробки плюмаж. Точно такой же он надел себе на голову. Это были довольно слежавшиеся и измятые индюшечьи перья, нашитые на полоску белой материи, на которой цветными мелками были нарисованы геометрические узоры.
Томаш задвинул чемодан под диван. Стоя посреди комнаты, он примерял плюмаж. Михал рассмеялся:
— У тебя башка выросла.
Лента натянулась на висках Томаша, перья смешно торчали, образуя вместе с прядями волос целую копну.
— Если бы нас кто-нибудь увидел, — сказал Михал, — то подумал бы, что мы играем в индейцев.
У Томаша было озабоченное лицо. В очках, в обтянутом на животе тесном школьном кителе он совсем не был похож на индейца. Неуверенным движением он снял плюмаж.
— Знаешь что? — сказал он. — Я думаю, что это не обязательно. Мы, пожалуй, из этого уже выросли.
Михал с грустью снял свой индейский колпак.
— Наверно, ты прав.
Они придвинули стулья к столу. Михал зажег свечу в металлическом подсвечнике и погасил лампочку у кровати. Некоторое время пламя дергалось, вытягивалось и корчилось, отбрасывая беспокойные мягкие тени. Потом оно успокоилось, и мальчиков словно накрыло мягким шатром, затерянным в ночном мраке. Михал открыл коробку из-под таблеток «Вальда» и достал черную треугольную пластинку. Более острый ее конец он сунул в пламя. Когда она начала тлеть, он раздул тихо шипящий уголек и положил на дно медной мисочки перед тотемом. Дым поплыл вверх волнистой полосой, и вокруг распространился одурманивающий сладкий запах. Томаш полез за трубкой.
— Где у тебя курево? — спросил он.
Лицо Михала оживила таинственная обещающая улыбка.
— Смотри! — Он достал из кармана сигару в целлофане. — Свистнул у отца, — и забеспокоился. — Пойдет? Если нет, то у меня еще есть еловые иголки с прошлого года.
Томаш уступающе кивнул головой.
— Пойдет. Я тоже приготовил тебе сюрприз. Но это потом, во время разговора. Покажи. — Он взял сигару, надорвал целлофан и понюхал.
Михал ждал, открыв перочинный ножик. Когда Томаш кончил рассматривать, он отрезал кусок сигары и вставил в трубку.
— Начинай, — сказал он.
Томаш придвинул трубку к пламени. Долго всасывал. На глазах показались слезы. Сожмурившись, он выпустил изо рта клуб густого дыма.
— Это лучше, чем еловые иголки, — сказал он приглушенным голосом. — Возьми.
— Угу, — подтвердил Михал. — И совсем не такой уж крепкий. Как-то странно холодит в горле. — Он дунул на тотем, после чего протянул трубку товарищу.
Томаш затянулся, вытянул губы, как рыба, и стал окуривать тотем, пуская дым маленькими облачками снизу вверх.
После второго раза Михал подпер голову ладонью.
— У меня в висках пузырьки, как в газированной воде, — сказал он неуверенно. — Кажется, табак все-таки крепкий.
— Не надо затягиваться. Тебе плохо?
— Нет, что ты! Немного голова кружится.
— Потом докурим, — сказал Томаш, откладывая трубку. Он встал. Михал, чуть побледневший, стоял напротив него. Они одновременно протянули друг другу руки и соединили их в крепком рукопожатии. — Так вот, Михал, — улыбнувшись, сказал Томаш, стараясь придать своему голосу больше строгости, — в четвертый раз мы скрепляем печатью наш договор дружбы и правды. Чего ты мне желаешь?
— Тебе и себе желаю успешного выполнения плана, — ответил Михал.
— Тебе и себе желаю испытаний, — сказал Томаш. — Жары, холода, бурь и ураганов.
Они еще раз крепко пожали друг другу руки, потом Томаш повернулся, полез в верхний карман и быстрым, осторожным движением положил что-то к подножию тотема.
— Ырраимпх, — сказал он тихо, почти безразличным тоном, как будто произносил самое обычное, случайное слово.
Оба склонили головы и после некоторого колебания сели. Потом они немного помолчали, явно озабоченные. Предмет, который Томаш положил к подножию тотема, был чем-то вроде маленького конверта размером не больше почтовой марки, оклеенного по краям оберточной бумагой. В центре сквозь прозрачную кальку в свете свечи виднелись неясные очертания какого-то золотистого камешка.
В комнате стало душно. Дым из курильницы и из трубки собирался под потолком и колеблющимися слоями расплывался во мраке. Синяя пахучая полоска продолжала подниматься из медной мисочки. Михал расстегнул куртку и ворот рубахи.
— Думал ли ты сегодня о смерти? — спросил вдруг Томаш.
Михал кивнул.
— Думал. Знаешь, я сегодня утром смотрел, как Вера рубила кости на кухне… — Он быстро взглянул на мешочек, лежащий возле тотема. — Сверху, там, где суставы, они такие гладкие и скользкие, точно еще живые. А в середине видна красная сердцевина. Я подумал о том, что и у меня такие же. Я чувствовал их в себе. — Он сжал пальцами запястье левой руки. — Нужно все время помнить о своих костях, правда? Я старался представить их себе четко. Такие, какие они сейчас, а потом сухие и желтые, лежащие в гробу.
Он разжал пальцы и смущенно рассматривал белые следы на коже.
— Тебе казалось, что ты на них смотришь? — спросил Томаш.
— Да. Некоторое время я их видел совершенно отчетливо.
— Это была не смерть, — сказал Томаш. — Это ты, живой, смотрел на какие-то кости.
— На свои кости, — ответил Михал.
— Но ты только смотрел на них. Понимаешь, Михал? Это ты ощущал себя, смотрящего на кости. Смерти ты не чувствовал.
— А как чувствуют смерть, по-твоему?
Томаш улыбнулся, именно этого вопроса он и ждал.
— Видишь ли, в этом-то и дело. Я тоже думал сегодня о смерти, как и всегда. Так же: гроб, скелет, черви… В поезде была давка, люди разговаривали о разных вещах, и я не мог сосредоточиться. Мне казалось, что из-за этого я вижу только какие-то бледные картинки, как будто рассматриваю иллюстрации в какой-то книге. Но знаешь, я вдруг понял, что это неправда. Что я только притворяюсь перед собой. И наверно, мы до сих пор всегда притворялись. Потому что, пойми, для того, чтобы это почувствовать, нужно на минуту совсем перестать чувствовать. Соображаешь?
Михал недоверчиво сморщил лоб.
— Знаешь, что мне пришло в голову? — сказал Томаш. — Что на самом-то деле мы не верим в смерть.
— А может быть, это нам только снится? — сказал Михал. — И жизнь, и смерть. А может быть, мы сами кому-нибудь снимся.
Томаш пожал плечами.
— Какой-то философ уже выдумал что-то в этом роде, Не помню какой. Кажется, Платон, а может быть, какой-то англичанин или немец.
Михал смотрел на приятеля с уважением.
— Ты читал Платона?
— Проглядывал.
Оба посмотрели на Ырраимпх и озабоченно замолчали.
— Послушай, Томаш, — заговорил через некоторое время Михал, — а что ты думаешь о том, во что верят индусы? Ты знаешь, что мы жили всегда и будем жить дальше. В различных существах. В облике зверей или растений.
