Чириков.
– Как это?!
– Ну, не тошнило тебя, голова кругом не шла?
– Кажись, нет… – ответил Митька, не понимая, в чем дело.
– Вот и ладно! – обрадовался лейтенант.
Шестого июля команда Козлова работу свою закончила и большей частью покинула борт. Остались какие-то дела со снастями и приличное количество еще неперевезенного груза. Его перетаскивали батами и шлюпкой три дня. Приемкой груза и размещением его в трюме руководил мичман Чаплин, к которому и прикомандировали Митьку в качестве писчика.
В первый раз Митька его увидел, когда сопровождал караван Беринга из Большерецка в Верхнекамчатский острог. В пути мичман не суетился вокруг капитана, а держался в сторонке. На остановках он обычно первым делом доставал письменные принадлежности и начинал что-то писать или рисовать. На глаз он был чуть старше Чирикова – примерно Митькин ровесник. Кроме того, во внешности и манерах Чаплина не было аристократической утонченности, которая выдавала в лейтенанте потомственного дворянина. В общем, он был Митьке симпатичен, но познакомиться прежде не представлялось случая.
– А, Митрий! – приветствовал мичман нового подчиненного. – Наслышан о тебе. Сказывают, ты без учебы в грамоте горазд?
– Сподобил Господь, ваше благородие! – скромно признался казак.
– Да ладно тебе, – улыбнулся Чаплин, – хватит мне и «господина мичмана»! Или просто по имени- отчеству: Петр Авраамович меня зовут.
Капитан-то меня произвел в мичмана, а как в Петербурхе на сие посмотрят, покуда не ясно.
– Однако ж оценил господин Беринг труды ваши! – польстил начальнику служилый.
– А куда б он делся?! – пожал плечами неутвержденный мичман. – Мне и навигации делать, и журнал писать, и карты чертить, и офицерские вахты стоять. Оставь он меня в гардемаринах, так по Уставу одну полную вахту меня должны обучать штурманскому делу, обращению с мушкетом, с пушками и корабельному управлению. А ежели меня не по чину на унтер-офицерские дела поставить, то прямое нарушение выйдет! Так что и ты старайся, Митрий, – глядишь, в матросы выслужишься.
– Честно сказать, господин мичман, я бы пешком в сторонке постоял, – признался Митька. – Мне по жизни более десятника казацкого чинов не надобно. А во флоте вашем… Нешто матрос выше чинится, чем прислуга офицерская?
– По Уставу – конечно. Довольствие у матроса в три раза больше, чем у прислуги, – пояснил Чаплин и рассмеялся: – Однако ж, кто морду шире отъест, от судьбы зависит!
Девятого июля погрузка была закончена, и поздно вечером Митька писал черновик итоговой «декларации». Цифры получались для него запредельные:
муки – 810 пудов (более 13 т),
сухарей – 175 пудов (около 3 т),
круп – 66 пудов (более 1 т),
рыбы соленой – 23 бочки,
юколы – 80 вязок,
рыбьего жира – 45 пудов (около 750 кг),
мяса соленого – 21 пуд (около 350 кг),
воды – 20 бочек,
дров – 6 саженей (около 13 м?).
А еще загрузили немало бочонков с вином, но их количество осталось тайной даже для Митьки.
– Куды ж стока?! – спросил он мичмана. – Торговать, что ли, будем?
Чаплин рассмеялся и по памяти процитировал соответствующий раздел Устава морского. Оказывается, по этому уставу рядовому моряку, где бы он ни плавал, в месяц (28 дней) положено получить и съесть примерно 5 кг мяса, 1,6 кг рыбы, 18,5 кг сухарей, чуть больше 10 кг крупы и гороха, 2,5 кг масла, а также 770 г уксуса, чуть больше 600 г соли.
– А вино, оно тоже по уставу? – заинтересовался сухопутный служилый.
– Ага, – кивнул мичман. – Считай, по два литра в месяц на рыло положено. А уж пива, так того по три литра в день! Как уж там с вином у нас будет, не знаю, а вот пива вам не видать – где его тут возьмешь?! Ничо, водичку попьете…
Потом мичман долго перебирал свои и чужие пометки и записки, складывал, вычитал и диктовал Митьке результаты. Среди прочего выяснилось, что когда недостроенный бот сплавляли из Ушков на устье Камчатки, на нем вывезли 200 сум с мукой. Теперь на складе в Ключах, что возле Нижнекамчатского острога, оставлено 268 пудов (около 4,3 т) муки.
С вооружением дело обстояло тоже неплохо. На борт были взяты семь пушек, которые назывались фальконеты, 150 трехфунтовых ядер (примерно 220 кг), 59 шрапнелей, 200 мешков для пороховых зарядов – картузов, 10 бочонков пороха, 24 фузеи, полторы тысячи фузейных и 500 пистолетных пуль.
Митьке показалось, что пушек, пожалуй, многовато – ни в одном камчатском остроге столько нет! «Ну точно, на войну или на разбой повезут…» – безрадостно размышлял он по этому поводу. Однако все оказалось проще: есть в государстве Российском некая табель, в которой все прописано – где, чего и сколько быть должно. Вот на таком корабле должно быть четыре пушки. Но кораблей-то собирались строить два, и, соответственно, из самого Петербурга везли восемь пушек. Одну, правда, по дороге потеряли. Бот построили только один, ну и забрали на него все пушки – зря, что ль, тащили в такую даль?
После окончания погрузки Митьку на целый день прикомандировали к Федору Козлову, который трудился над составлением отчета о строительстве бота. Требовалось собрать все его рабочие пометки, переписать, посчитать и выдать итог: сколько каких досок, брусьев и прочих деталей пошло на постройку. Тут сухопутный служилый столкнулся с еще одной запредельной цифрой – гвоздей было истрачено 60 пудов (почти тонна)!
Десятого июля капитан Беринг приказал личному составу, согласно утвержденному им списку, перебраться на корабль и больше на берег уже не сходить.
Первый день прошел в немыслимой толкотне и суете. Капитан из каюты не показывался, офицеры и мичман занимались какими-то своими делами и были почему-то озабочены проблемой неба – чем-то им сильно мешала облачность. Рядовой состав занимался обустройством – дележом имеющегося в его распоряжении пространства. Матросы и солдаты пытались занять места поприличней, пристроить свои вещи подальше от посторонних глаз и рук. Сопровождалось это матерной руганью, которая при отсутствии поблизости старших чинов легко переходила в мордобитие. Вроде бы по должности обустройством должен был заниматься квартирмейстер, но он занял выжидательную позицию – пусть, дескать, сначала само устаканится, а потом разберемся. В какой-то момент прошел слух, что выдают корм, и у поварни образовалась давка. У младшего командного состава, естественно, на это время нашлись срочные дела в другой части корабля.
Митька довольно быстро понял смысл происходящего: идет притирка, выстраивание неформальной иерархии среди равных. Так всегда бывает, когда в артель или в отряд сходятся разные люди. Кто-то наглее и смелее, кто-то слаб, но может сдружиться с сильным или с двумя такими же слабыми, и это будет уже сила. В игру эту Митька решил не играть, пока его не трогают, – уж больно непривычная обстановка, в таких условиях легко ошибиться, а потом придется долго расхлебывать. Потому в дележе мест он не участвовал, в толкотню у поварни не полез, тем более что у него в мешке имелось несколько сушеных рыбин, так что можно было некоторое время продержаться.
На другой день прошел слух, что «время поймали» и что «теперь начнется». А еще стало повторяться слово «вахта». Хорошо это или плохо, понять Митька не смог, пока действительно не началось нечто. На палубе раздался колокольный звон – три тройных удара, а затем свист. Народ полез из кубрика наверх. Митька хотел к нему присоединиться, но Савелий дернул его за рукав:
– Без нас обойдутся! У нас дела поважнее имеются.
Этим более важным делом оказалась разборка на поварне. Судно считалось военным, и жить на нем полагалось по уставу. По этому уставу на корабле должно быть две поварни – капитанская и общая. В капитанской денщики готовят еду для капитана (в отдельном котле!) и офицеров, а в общей,
