На краю империи: Камчатский излом

На следующий день при спуске кливера порывом ветра у топселя порвало фал. В полночь, как записал Митька, «ветер велик был, и лежали под одним гротом». Дело было в семнадцати милях от берега, простиравшегося на юго-юго-восток. С двух часов ночи ветер начал крепчать, скорость хода увеличилась до шести с половиной узлов узла, а в пять часов утра достигла почти восьми узлов. В этот момент держали курс на восток-тень-юг.

Накануне по команде было доложено, что воды осталось в обрез – всего одна бочка. Идти в неведомую даль с таким запасом было рискованно – здесь места для стоянки не слишком удобные, а дальше могут быть еще хуже. Капитан Беринг приказал пополнить запас при первой возможности и тем окончил свое участие в разрешении проблемы. Чем он занимался все время плавания, было совершенно неясно. Митька пару раз по делам заходил к нему в каюту, но на столе заметил только засаленный том латинской Библии и рисованный портрет какой-то бабы – жены, наверное. Капитан-лейтенант Шпанберг приказ конкретизировал – в том смысле, что повторил его, адресуясь конкретно к лейтенанту Чирикову, после чего тоже вышел из игры. Митька к нему в каюту не заходил – делал вид, что робеет, а на самом деле брезговал. Ему хватало рассказов шпанберговского денщика Ивана…

На пятой вахте того дня Чириков взял курс к берегу, и к шести часам утра судно приблизилось «к углу гор каменных», которые «простираются… на восток, высоки зело и круты… как стены, а из падей, лежащих меж гор, ветер переменяется… Шли от берега гор каменных в двухста саженях. Зашли меж гор в губу… и легли на якорь».

В одиннадцати утра на разведку отправился Чаплин на шлюпке. Как потом записал Митька, ему удалось найти «…озеро от растаявшего снега и два ручья, на западной стороне губы течет с горы крутой в самой близости, где ботом встали, из которого воду брали. А губа немала глубины, и видели жилища или становище людское…»

На другой день – седьмого августа – было облачно «с просиянием солнца». В полдень восемь солдат во главе с Чаплиным отправились на шлюпке к берегу за пресной водой. Чириков просил по возможности описать бухту. Петр Авраамович ухмыльнулся и кивнул в сторону Митьки. Тот вполголоса (но чтоб слышали!) помянул всех святых. Молодые командиры понимающе заулыбались.

Заливать водой десятиведерные бочки, забивать в них крышки, а потом грузить в шлюпку оказалось делом нелегким и не быстрым.

– Ну что, Митрий, – сказал мичман нештатному писарю, – будешь бочки катать со служителями или со мной погуляешь?

– Петр Аврамыч, ты аки дите малое… – демонстративно вздохнул Митька. – Все б те службу государеву править, нет бы о душе подумать! Ну куды мы пойдем?!

– Берег и бухту описывать!

– Угу… – кивнул служилый. – Мореход наш Кондратий море нутром чует – эт у него от отцов-дедов. А я землице чужой внимаю. И чую: не будет здесь добра! Давай, вон, за камнем на травке посидим, Богу помолимся – оно и ладно станет!

– У меня приказ, Митрий!

– Э-э, Аврамыч, сказки не сказывай, – возразил служилый, – приказу такого те не отдано. Верно?

– Ну да…

– Может, ты в каких морских батальях участвовал – то мне не ведомо, – продолжал казак. – Может, с пушек во вражьи корабли стрелял… А я за ясаком по иноземцам хаживал. Жилье ихнее кинутое видывал и беглых ясачных сыскивал. Хошь верь, хошь на хрен пошли, а тока мнится мне, что здешние чухчи тута и есть. Зрят на нас да стрелы к лукам ладят.

– Где?! – начал озираться мичман.

– А где хошь! Может, там иль там! – показал рукой Митька. – Увериться желаешь?

– Мы не сделали им ничего плохого!

– А почто оне разбежались? – резонно спросил служилый. – За чужие грехи ответ держать желаешь?

– Но, раз мы сюда попали, надо описать берег! – уже не так уверенно возразил Чаплин. – Надо же использовать стоянку!

– Ох-хо-о-о… – вздохнул служилый. – Прям беда с ентими столишными… Ну, давай погуляем. Тока по видному месту, чтоб стрелой не достали. От меня далече не отходи, рядом будь.

– Давай возьмем солдат! – предложил мичман.

– Ты шуткуешь, Аврамыч?! Это ж чухчей земля!

Во времена Атласова каждый казак таскал с собой кольчугу или латы. Самый завалящий железный доспех все-таки весьма эффективно защищал от стрел и копий с костяными или каменными наконечниками. Митька принадлежал к «мирному» поколению, которое уже не воевало с аборигенами, а просто било их по мере надобности, расписывая в «отписках» кровавые сражения с «изменниками». Теперь он пожалел, что пропил в свое время старую ржавую кольчугу, оставленную ему отцом. Однако все обошлось. Чукчи, если они и были поблизости, терпеливо ждали, когда чужаки уйдут.

До полуночи служителям удалось заполнить и перевезти пятнадцать бочек, а утром – остальные пять. После этого – в двенадцатом часу дня 8 августа – бот поднял якорь и пошел параллельно берегу на восток- тень-юг. И без того не слишком сильный ветер постепенно стихал, и к утру установился полный штиль.

Позже Чириков записал: «В седьмом часу по полуночи увидели лотку, гребущую от земли к нам, на которой сидит людей восемь. И пригребши близко к боту нашему, спрашивали, откуда мы пришли и чего ради. А о себе сказали, что они чукчи. А как мы стали призывать к судну на недолгое время, пристать не смели. Потом высадили одного человека на пузыри, сделанные из нерпичьей кожи, и прислали к нам для разговора. Который приплыл к нам на пузыре, сказывал нам, что живет их чукч по берегу многолюдно, и сколько земля простирается в восточную сторону, не знают, а про русских людей давно слыхали, а Анадырь река далече от них на запад. Про острова сперва не сказывал, а потом сказал, что есть остров, который в красный день, отшед-де недалече отсюда к востоку, с земли видать. И возвратившийся на пузырях на лотку свою, уговорил товарищей пристать лоткою к боту нашему. И приставали на самое малое время, а в бот к нам не пошли. А лотка сделана из кожи сиучей и из других морских зверей. А говорили с ними толмачи наши коряцким языком. А сказывают, что мало меж собою речь признавают и за тем потому от них осведомитца подлинно, о чем потребно, не могли».

Встреча с местными жителями, конечно же, обернулась для Митьки новой писаниной. Капитан Беринг решил составить подробный протокол опроса, чтобы в дальнейшем не было разногласий, и заверить его свидетелями. Черновик документа он составил собственноручно. Естественно, перебеливать пришлось мичману, как обладателю самого красивого почерка. Результаты своих художеств Митька решил сначала продемонстрировать Чирикову, благо вахты все еще были свободными – корабль стоял в штиле. Он сунул было нос в офицерскую каюту, но, углядев там двух начальников сразу, решил исчезнуть. Это не удалось: его ухватили ловкой рукой за полу и втянули в узкое пространство:

– Куда?! Нет уж, стой, раз пришел! Говори, что хотел!

– Дык, Алексей Ильич, неловко мне… Ну, господин мичман тута…

– Говори при нем – что у тебя за тайны такие?!

– Дык, Петр Авраамыч – человек хороший, почто ж его заботить лишку? Люди сказывают, кто меньше знает…

– Давай, дело выкладывай, – приказал лейтенант, – а то опять попусту болтать начал!

– Воля ваша, – Митька перестал лебезить и кривляться, сделался серьезным. – Сесть дозвольте, ваше благородие, – стоять тут неловко.

– Садись, конечно.

Служилый привычно опустился на корточки у двери и посмотрел на присутствующих. Он еще раз прикинул, стоит ли говорить об этом, мысленно махнул рукой и начал:

– Хотите верьте, ваш-бродь, хотите смейтесь, а только мнится мне, будто я речь чухотскую понимаю.

– …Твою мать, Дмитрий! – возмутился Чириков. – Что ж ты раньше молчал?! Мы ж двух толмачей с собой везем!

– Ваш-бродь, вот вам крест святой, – истово заявил Митька, но креститься не стал, – того не ведал