Такого близкого контакта с чужим «человеческим» разумом у него, пожалуй, еще не было…
– Нет! Не надо больше! – усилием воли он выпихнул себя обратно в современную реальность. – Уфф!
Заснеженные склоны распадка, маленькая палатка из оленьей шкуры, крохотное остывшее уже кострище на плоском камне. Рядом в снегу стоит закопченный горшок с остатками пищи. «Хорошо-то как, Господи! И главное, что это – не моя память, что это все было не со мной…»
Руки у Семена тряслись, тело под одеждой покрылось потом. Некоторое время он сидел, тупо глядя перед собой, и пытался подобрать оправдание или аналогию пережитым ощущениям: «Психика обычных людей имеет некоторую защиту. Воспоминания о подобных потрясениях быстро тускнеют, гаснут, отступают на задний план. Что-то совсем уж болезненное загоняется в подсознание или вообще стирается. Но ведь у неандертальцев, кажется, иное строение мозга, иной разум, – нет разделения на объективное и субъективное, что-то не так с подсознанием, если оно вообще у них существует в нашем понимании. Вроде как ни 'дальних углов', ни глубоких 'карманов' их память не имеет – весь багаж постоянно активен, все как бы на поверхности… Как же они живут в таком аду?!»
Хью все так же сидел напротив, длинное темное лицо его ничего не выражало. Семен смотрел на него и, постепенно успокаиваясь, пытался рассуждать трезво: «Что мы имеем по существу? Из, так сказать, фактуры? Пребывая в подростковом возрасте, парень пережил тяжелый стресс. Это не просто гибель родных, а хуже. Когда чужаки нашли их логово, Хью оказался свидетелем изощренной казни близких. Мало того, его самого обнаружили в щели между сводом и полом – маскировка из тухлятины и экскрементов не помогла. А вот вытаскивать его не стали – глумились, предлагали вылезти самому. Именно так, по представлениям Хью, и следовало поступить – вылезти и умереть вместе со всеми. Но он не смог – ему было слишком страшно. И его оставили в живых. Скорее всего, враги сочли его малышом и не захотели из-за него пачкаться – все равно умрет. Он же воспринял это как признание своей беспредельной трусости и беспомощности. Впрочем, описать 'человеческими' терминами то, как он это воспринял, можно лишь весьма и весьма приблизительно. Ситуация усугубилась еще и тем, что все это случилось с парнем на переходном рубеже жизни, когда неандертальский подросток начинает стремительно превращаться в мужчину, причем и морально, и физически. За полтора прошедших года он, по сути, стал уже взрослым воином, но пережитый ужас в нем сидит и никуда не девается. Похоже, это тот самый клин, который лишь клином и можно выбить. И клин этот не абстрактен, а вполне конкретен – воин-чужак, который орудовал тогда под скальным навесом. Что он там творил, лучше не пересказывать, но, похоже, Хью на нем 'зациклился', и его вполне можно понять.
Нет, – остановил Семен самого себя. – Все гораздо хуже: я не могу, не имею права не понять и не принять его боль. Не могу, потому что мы в ответе за тех… кого оставили в живых».
– Что ж, – сказал он вслух. – Этот скальп тебе действительно нужен. Давай подумаем, как взять его и при этом самим остаться в Среднем мире.
– Семхон думать нет надо. Хью делать один.
– А вот это ты брось! – властно и строго приказал Семен. – Ты – наш, лоуринский, а потому…
Духи земли и неба в тот день улыбнулись Агун-те: холодное зимнее солнце светило сквозь легкую морозную дымку, снег искрился, но не слепил глаз, и люди на обрыве видели, как покачивается сложный убор из орлиных перьев на голове и спине воина. Лошадь медленно переставляла ноги по узкой тропе в снегу. Всадник не торопил ее – старший сын великого вождя имазров слишком долго ждал этого момента, чтобы быстро расстаться с ним. Позади годы тренировок, обид и грез. Грез о том, как он вот так – победителем – пройдет на глазах у всех по тропе под обрывом. Он будет сидеть, обхватив ногами бока лошади, сидеть с прямой спиной и гордо поднятой головой. Сидеть и держать в правой руке тяжелый дротик из расщепленного и распрямленного бивня. Дротик, побывавший в сердцах восьми мамонтов.
Он – Агунта – первым из сыновей Ненчича замкнул магический счет. Не все, конечно, убитые мамонты были могучими великанами, но они вознесли Агунту на недосягаемую высоту. У главы клана много сыновей, но великие воины – дети Ланги-той и Долпес-той – идут за ним пешком. Идут и ведут лошадей, навьюченных его оружием, его пищей, его палаткой и спальными принадлежностями.
Агунта не поднимал головы, он и так знал, что на краю заснеженного обрыва справа стоят Ненчич и его жены, и его сыновья, и лучшие воины имаз-ров, и их жены, и их дети – они смотрят, как Агунта идет по Тропе Победителя.
Наверху раздался какой-то шум, один из воинов, шедших сзади, издал удивленный возглас, и Агунта скосил глаза влево. По нетоптаному снегу кто-то спускался к тропе – наперерез и навстречу каравану. Человек шел медленно, проваливаясь в снег по колено. За ним к перегибу низкого склона тянулась цепочка следов. «Кто это?! Кто на глазах у всех нарушает ритуал встречи Победителя?! Все, кто хотел стать правой рукой Ненчича, уже отведали копья и палицы Агун-ты. Теперь они смотрят на меня незрячими глазами из Мира Мертвых. Нашелся кто-то еще?!»
Агунта остановил лошадь и стал ждать. Он не смотрел на приближающегося соперника – слишком много чести. Наверху среди встречающих раздался смех, послышались шутки. Незнакомец спустился со склона и шел теперь по тропе навстречу каравану. Низкорослый, не слишком широкоплечий, он переваливался на коротких кривых ногах, помогая себе при ходьбе взмахами слишком длинных рук. На нем меховые сапоги до колен, обмотанные ремнями на голенях, и короткая набедренная повязка мехом внутрь. Обнаженная волосатая грудь крест-накрест перехвачена ремнями. Над правым плечом из-за спины торчит конец толстой палки, к поясу справа и слева привешены длинные плоские предметы в чехлах из шкуры. Они стукают его по бедрам и мешают идти. Все это Агунта увидел в первую очередь, а потом рассмотрел лицо и голову этого урода: скошенный назад подбородок, выступающие надбровные дуги, черные гладкие волосы, туго стянутые в две толстые короткие косички по бокам головы.
«Нелюдь! – мысленно обрадовался Агунта. – И искать не надо – сам пришел! Когда-то их здесь было много, и на них можно было спокойно охотиться – они даже сами иногда нападали. Только их слишком быстро истребили – мне досталось лишь девять жизней. Впрочем, другие взяли еще меньше. Теперь предки посылают мне десятую, да еще на виду у всех – воистину этот день исполнен удачи! Только бы не помешали!»
Да, для беспокойства была причина: сыновья Ланги-той и Долпес-той оставили лошадей и, с дротиками в руках, прошли вперед, встав справа и слева от тропы. «Нет, он – мой! – решил Агунта и ловко соскочил с лошади. – Только мой, и никаких дротиков! Нельзя упускать такой случай – духи войны не улыбаются дважды!»
Ритуальный дротик из мамонтового бивня Агунта воткнул в снег древком вниз, отцепил от седла длинную палицу, ощетинившуюся на конце волчьими клыками, и прошел по тропе вперед – так, чтобы оказаться во главе воинов, стоящих в снегу на обочинах.
– Не сметь! – приказал он. – Это мое право.
– Да, – признал сын Долпес-той и опустил оружие.
– Сегодня твой день, – насмешливо откликнулся сын Ланги-той. – Духи войны так берегут тебя, что послали достойного противника.
– Уж не считаешь ли ты достойным – себя?! – с угрозой спросил Агунта. – Я запомню это!
– Запомни… – прошептал воин.
Агунта уже знал, кто из воинов-имазров падет следующим от его руки. Самое обидное, что сын Ланги-той был прав: этот нелюдь был слишком молод и мал, чтоб победа над ним добавила славы великому воину.
Между тем мальчишка-нелюдь приближался. Его длинное темнокожее лицо оскалилось в улыбке.
«Наверное, он безумен, – думал Агунта, баюкая в руках оружие. – Лишился разума от голода, одиночества и торопится присоединиться к своим сородичам».
Он посмотрел вверх, пытаясь разглядеть в толпе на обрыве фигуры вождя и матерей: «Нужно не просто убить эту нелюдь, нужно сделать это красиво. Может быть, сначала сломать руки, потом ноги. Раздробить суставы – медленно, чтобы выл и кричал. Потом отрезать уши и выколоть глаза – отдать каплю за каплей духам войны его ужас и боль. Это будет достойным поступком, щедрой платой за дарованную удачу!»
Когда Агунта вновь взглянул на тропу перед собой, низкорослый нелюдь стоял шагах в десяти – так,
