Ульянов быстро понял, что в России наладить издание такой газеты не получится — охранка к этому времени работала неплохо. Значит, надо делать это дело за рубежом — куда Владимир Ильич и выехал. Именно тогда, в 1901 году, у него появился псевдоним Ленин. Происхождение его очень простое. Ульянов опасался, что его, после конфликтов с законом, не выпустят из России, так что решил приобрести второй паспорт. Революционные друзья подсуетились, подогнав ему документ на имя Николая Ленина. Это был отец одного из революционеров, достаточно пожилой, чтобы никуда не собираться. А уж подправить дату рождения. Революционеры к этому времени умели и не такое.
И вот Ленин (будем называть его так) оказался за границей. После достаточно долгих и нудных переговоров с эмигрантами из социал — демократов 11 декабря 1900 года в Лейпциге вышел первый номер газеты «Искра».
Откуда взялись деньги — дело темное.
«Слухи о том, что деньги даны кем-то из служилого сословия, породили сплетню, что их дал Витте, будущий граф. И многие тому верили, так как Витте уже и тогда считали способным на разные эксперименты».
Но деньги и в самом деле пришли откуда-то из среды высших чиновников. Как это понимать? А вот как хотите, так и понимайте.
Газета получилась хорошей. Я за это отвечаю как профессиональный журналист.
Вот что писал Ленин:
«Мы должны помнить, что борьба с правительством за отдельные требования, отвоевание отдельных уступок, это — только мелкие стычки с неприятелем, это — небольшие схватки на форпостах, а решительная схватка еще впереди. Перед нами стоит во всей своей силе неприятельская крепость, из которой осыпают нас тучи ядер и пуль, уносящие лучших борцов. Мы должны взять эту крепость, и мы возьмем ее, если все силы пробуждающегося пролетариата соединим со всеми силами русских революционеров в одну партию, к которой потянется все, что есть в России живого и честного. И только тогда исполнится великое пророчество русского рабоче- го — революционера Петра Алексеева: 'подымется мускулистая рука миллионов рабочего люда, и ярмо деспотизма, огражденное солдатскими штыками, разлетится в прах!'».
Но совсем не эти призывы являлись в газете главным. Красиво писать много кто умеет. Главными были «репортажи с мест». К примеру, Иван Бабушкин оказался отличным репортером:
«Из Орехово — Зуева нам пишут: 19–го марта в местечке Никольском были произведены аресты. Арестован Рудаков, выпущенный через несколько дней. Обыски сделаны у Иванова ткача и Агафонова уборщика, по слухам, также в доме Солнцева. Причина такого набега, как нам удалось узнать, — деятельность шпи- она — провокатора Ниткина (настоящая фамилия Дмитриев). Этот Дмитриев был привезен новым директором фабрики Викулы Морозова Скобелевым месяцев восемь тому назад. Он и действует с ведома Скобелева, получая от него деньги на разные расходы. Дмитриев — Ниткин живет среди рабочих в казарме. Приметы: лет 33, рост выше среднего, плотного телосложения, большой лоб, мутные серые глаза, говорит мягко, при разговоре на лбу делаются морщины, смотрит исподлобья».
«Из Богородска (Моск. губ.) нам пишет местный рабочий: Есть, конечно, в России рабочие центры, как-то: Спб., Москва, Варшава, Киев, Харьков, где рабочие живут культурной жизнью, где социализм находит себе пути, улицы и проулки к жилищам рабочих; там есть много сознательных рабочих, и они делают свое дело, которое становится все тверже и могучее. Там есть интеллигенция, которая способствует этому движению… Но есть еще в России такие рабочие центры, куда прямые пути для социализма затруднены, где культурная жизнь искусственно и усиленно залавливается. Там рабочие живут безо всяких культурных потребностей, и для их развлечения достаточна одна водка, продаваемая хозяином (теперь казенная монополька[44]), да балалаечник или плясун из рабочих. Такие места напоминают стоячую воду в небольшом озере, где вода цветет, и цвет садится на дно, образуя вязкую грязь, которая втягивает в себя все, что на нее попадет. К такой категории можно причислить и Глуховскую мануфактуру (около Богородска). Тут культурной жизни почти нет и трудно ей на первых порах упрочиться, если только удастся зародиться. Интеллигенция тут отсутствует (употребляю слово 'интеллигенция' условно: чиновники и т. п. с цензом образования не есть еще интеллигенция, это только глаженая, клейменая публика — 'благонадежный'), рабочие культурные очень редки, а чуть который начинает чувствовать гнет, то выбывает; поднадзорный попасть сюда не может, а потому никакой литературы тут нет, ни легальной, ни нелегальной. Если рабочий попадет сюда из большого города и вздумает вести пропаганду, то он скоро навлечет на себя внимание администрации, а она дела вершит скорее полевого суда: немедленно рассчитывает и удаляет из хозяйских помещений. Мы хотим здесь описать эти самые хозяйские помещения.
Наш фабрикант Захар Морозов содержит мужскую (холостую) артель — человек 800, да такую же женскую; сверх того казармы для семейных. Артель (мужская) занимает целую трехэтажную казарму. Хотя помещение и отапливается паром и есть там и вентиляция, но это мало может улучшить положение рабочих. Размещены рабочие настолько тесно, что такой тесноты нельзя встретить ни в солдатской казарме, ни в больнице, ни в тюрьме. Кровать широкая в 2 арш. — по середине вдоль разделена высокой доской, что служит границей для каждого; на ней два тюфяка или два набитых мешка. В общем, в каждом отделении помещается больше ста человек. Расстояние между кроватями 1 арш., около головы стоит маленький стол, в нем два ящика, в которые владельцы кладут свою одежду, чай и сахар. Сундуки имеются не у всех. Табуреток, стульев или скамеек нет совершенно, и сидеть можно только на кровати. Если рабочие в сборе, то в каждом месте образуется 4 головы и разговаривать нет возможности, чтобы не слышали соседи.
Помещение в казармах считается бесплатным, но за него производится вычет в размере 2 коп. с заработанного рубля и 3 коп. — для семейных.
В безобразном состоянии находятся в казармах отхожие места, не отделенные от жилых помещений капитальной стеной. В нижнем этаже, рядом с отхожим местом, находится столовая. Так как чистку отхожих мест компания старается производить возможно реже, то можно представить себе, как отражается на столовой такое соседство.
В 1899 г. рабочие потребовали себе более свободного помещения в казармах. Компания согласилась и вывесила табель, в которой было показано нормальное кубическое содержание воздуха на одного человека (одна сажень). Но приведя это в порядок, компания вскоре удалила человек 60 'недовольных' из среды рабочих, и после того норма, указанная в табели, была опять нарушена.
Казармы для семейных состоят из небольших комнат, в которых помещается по 4–5 семейств, душ по 13–15. Казармы очень грязны, и компания заставляет рабочих оклеивать комнаты обоями на свой счет. В Александровской казарме, высотой с обычный трехэтажный дом, сделано пять этажей, из которых первый более чем наполовину под землей, а пятый представляет простой чердак. В июле этого года компания принялась за ремонт этих казарм, причем работа производилась так умело, что 13 июля ярус второго этажа рухнул, покрывая собой спящих внизу и увлекая верхних. Мне пришлось видеть, как одна женщина с грудным ребенком еле вылезла из-под балагана; в другом месте вылезал мужчина, держась за окровавленную голову. Дальше нельзя было смотреть: нужно было торопиться на фабрику.
Харчи в казармах ужасно скверные, и человеку, пожившему в большом городе или в семье на фабрике, противно даже идти на кухню; часто голодный продолжает голодать, но воздерживается идти обедать. А между тем харчи обходятся очень дорого… На всяком продукте Захар Морозов наживает 25– 30 %. Беря с нас по 2 коп. с рубля за помещение, Морозов наживает в год с одной мужской артели 2300 руб., да на харчах в месяц с человека по 1 руб., всего в год 9600 руб., итого с одной мужской артели он взимает круглым счетом около 12 000 руб. Когда в 1899 г. мужская артель вознегодовала на харчи, требуя
